Уже сидя в машине, полковник задумчиво сказал:
— Знаешь, я не верю в бога. Нас ведь атеистами воспитывали.
Но иногда я думаю, а что, если он все видит? Видит и молчит. Может, он хочет,
чтобы мы, люди, сами решали свои проблемы? Поэтому ты сделал правильно, Виктор.
Я бы до этого не додумался. Детей ты, конечно, родителям не вернул, но зато
такую занозу вытащил из их сердец, что за одно это когда-нибудь попадешь в рай.
Если он, конечно, существует.
Виктор засмеялся и больше ничего не сказал. В Лефортово их
уже ждал майор Уханов.
— Мы посадили к нему в камеру нашего сотрудника,
[1]
—
сообщил он. — Но их там восемь человек. Вообще-то в камере должны сидеть только
двое, но вы ведь знаете, какая в Лефортово скученность. Здесь в некоторых
камерах нормы превышены в пять-десять раз.
— Ваш человек вошел в контакт с Казаком?
— Да, тот ему, кажется, доверяет. Они сидят вместе уже
вторые сутки. В камере люди сходятся быстрее.
— Как с Маратом? — спросил Юдин.
— Мы уже передали сообщение в прокуратуру, — доложил Уханов,
— по нашей картотеке он не проходит. Судимостей не было. Но по агентурным
сведениям удалось установить, что это Равиль Карамов, довольно известный в
Москве еще несколько лет назад фарцовщик. Потом его подозревали в организации
разного рода притонов. Но ничего конкретного доказать не смогли. Фотографии его
у нас нет, но вся агентура задействована. Вошел дежурный, доложил, что
доставили заключенного. Уханов разрешил era привести. Конвоир ввел опухшего
бандита с заросшей физиономией. Его длинные усы висели над будто срезанным подбородком.
Острый нос и маленькие глазки дополняли неприятное впечатление. Арестант глядел
на сидевших в кабинете молча, настороженно. Он сразу узнал и Самойлова, и
Юдина, принимавших участие в его задержании.
— Здравствуй, Проколов, — поздоровался Уханов, — садись,
поговорим.
Казак еще раз посмотрел на сидевших в комнате и сел на
привинченный к полу табурет.
— Мы специально приехали, чтобы с вами поговорить, — начал
Юдин. — Ваш сообщник Крутиков дал некоторые показания, и мы хотим их проверить.
— Какие показания? — Проколов не смотрел никому в глаза,
словно боялся себя выдать. — Я ничего не знаю.
— Несколько дней назад, — не обращая внимания на его слова,
начал говорить Юдин, — вы вместе с Крутиковым совершили нападение на
автомобиль, в котором ехали сотрудники ФСБ. Вы подтверждаете эти показания?
— Какие сотрудники? — спросил Проколов. — Я не знаю, кто там
был.
— Мы провели опознание, — сдерживаясь, напомнил Уханов, — и
сотрудник ФСБ опознал в тебе того самого стервеца, который убил двух его
товарищей. Не темни, Проколов. Ты ведь говорил мне, что был там, но не знал, в
кого стреляешь.
— Да, — кивнул Казак, — и сейчас не знаю.
— Кто был еще в машине? — спросил Юдин. — Сколько человек
вас было?
— Сами ведь все знаете, — осторожно ответил Проколов, — трое
нас было.
— Кто третий? — не отставал Виктор.
— Мужик какой-то, он за рулем сидел, — выдавил Проколов.
— Вы раньше его знали?
— Кого?
— Этого мужика.
— Может, и виделись. Я не помню.
— А как его звали?
— Не знаю, — осторожный взгляд в сторону все время
молчавшего Самойлова и наконец еще одно добавление:
— кажется, Марат.
— Кажется или точно?
— Может, точно.
— Где вы с ним встречались?
— Не помню. Меня туда Крутиков отвозил.
— А вот он утверждает, что его вы отвозили.
— Врет, — подпрыгнул Проколов, — точно, врет. Я вообще
ничего не знал. Мне Крутиков сказал: «Поедем, выгодное дело есть». А когда
приехали, меня в автомобиль посадили и автомат дали. А отказываться в таких
случаях нельзя. Вы ведь видели, какой он бандит. Товарища убил и меня хотел
замочить.
Самойлов по-прежнему молчал, и это все больше нервировало
бандита, который не понимал, отчего молчит этот пожилой начальник. В его
молчании было нечто зловещее, отчего Проколов нервничал все сильнее.
— Как зовут Марата? — спросил Виктор.
— Не знаю. Мы его называли Марат.
— А где его можно найти?
— Никак не знаю. Я у него только один раз был.
Самойлов вдруг поднялся со своего места и подошел к бандиту.
— Хватит, — сказал он, с презрением глядя на попытавшегося
встать Проколова, — ты не в цирке. Там будешь слоном стоять. А нам врать не
нужно. Ты все знаешь. Напрасно дурачка из себя строишь.
— Не знаю я ничего, — испуганно прижал руки к груди Казак.
— Какой ты Казак? — с презрением сказал Самойлов. — Я сам
настоящий казак и скажу тебе, что такую гниду, как ты, ни в один дом настоящий
казак не пустит.
Тебя за твои вислые усы Казаком назвали, а на самом деле ты
дерьмо.
Проколов снова попытался вскочить, но под взглядом
полковника остался на месте.
Тот, высказав все, что хотел, повернулся и вышел. Наступило
молчание.
— По-моему, будет лучше, если ты начнешь говорить правду, —
невозмутимо заметил Уханов.
Через десять минут Проколов вернулся в камеру. Он молча
прошел к своему месту, где уже сидел один из его сокамерников. Это был
единственный человек в их камере, которому Проколов доверял. Он слышал о нем,
сидя в лагере под Семипалатинском, когда Казахстан еще входил в единое
государство. Уже тогда все говорили о мастерстве Барона. И теперь, узнав, что
его сосед — Барон, он проникся особым доверием к этому малоразговорчивому
соседу, не пытавшемуся влезть к нему в душу. Скорее, наоборот, сам Проколов
пытался навязать свое соседство Барону.
Барон ничего не спрашивал. Проколов сел рядом и вздохнул.
— Опять мучили, — сказал он. — Гнида Крутиков, все им
выложил.
— А где он сам? — лениво Спросил Барон.
— В больнице, гнида. Я бы его удавил.
— Он раскололся?
