Быть может, он, как и Данила, собирается отколоться от тайного правительства, помешать его легализации и открыть жителям Метро глаза на истинное положение дел в московской подземке. Тогда в его действиях прослеживалась определенная логика. В Кремль Томского посылал не он, а его начальство. Если Макс решил пойти против своих покровителей, то его стремление остановить посланцев тайного правительства выглядело вполне резонным. И никаких семи пятниц…
Свои размышления Толик вынужден был прервать из-за того, что луч его фонаря уперся в выступ стены. Томский поднял голову, посветил вверх. Башня. Верхушка ее была срезана так ровно, словно кто-то сделал это специально.
– Тайницкая башня, – сообщил Громов, остановившись рядом с Толиком. – Мы почти у цели.
– А вот мне интересно, сколько этих башен вообще? – поинтересовался Юрий. – Не меньше десятка?
– Двадцать, если быть точным. Кстати, именно с этой башни и началось строительство кирпичного…
Громов не успел закончить свой экскурс в историю – со стороны дороги послышался шум. Рычание, лай, возня. Раньше собаки преследовали людей без звукового сопровождения. Теперь что-то изменилось.
– Юра со мной. Остальным ждать здесь.
Томский, раздвигая кусты, направился к дороге. Остановившись на обочине, посветил фонариком туда, откуда доносился шум.
Поначалу разобрать что-либо было нельзя – просто какое-то скопление колышущихся спин, голов и оскаленных пастей, рычание, плотоядное урчание, брызги крови…
– Вот это да! – выдохнул Корнилов. – С чего бы это? Ну не с голодухи же. Ведь только-только Бурым поужинали.
Псы-иноходцы рвали на куски одного из своих соплеменников. Старательно, сосредоточенно и дружно. Короткое пиршество, и собаки опять набросились друг на друга и после того, как слабейший, повизгивая, рухнул на землю, занялись им.
– Каннибалы, – буркнул Томский. – Пошли обратно, не то меня сейчас стошнит.
– Что там? – поинтересовался Данила у вернувшихся.
– Эти уроды начали жрать самих себя! Почему?
– Думаю, потому, что поблизости открытый проход в Кремль. Что-то вырывается оттуда и вызывает у собак бурную реакцию, – ответил Громов. – Желание убивать. А поскольку поблизости нет доступной добычи, псам приходится довольствоваться своими соплеменниками…
– Ну и отлично, бляха-муха! – подал голос Леха. – Кушайте на здоровье!
Новый сюрприз ждал группу уже через несколько десятков метров. Узкий проход между стеной и кустами преграждал завал из собачьих скелетов, которые успели опутать растения, высовываясь из пустых глазниц и обвивая белые кости. Казалось, кто-то намеренно складировал останки, но поскольку это предположение не выдерживало критики, оставался всего один вариант – псы-иноходцы сами пришли сюда и устроили побоище, чтобы принести жертвы на кремлевский алтарь.
– Мы пришли. – Громов поднял руку, указывая поверх жуткой баррикады. – Первая Безымянная башня.
Глава 5
Лучшие доктора
Черная глянцевая поверхность динамиков вздрагивала от басов. Слепило глаза полуденное солнце, превращавшее людей внизу сцены в общую разноцветную массу. Флаги со стилизованным изображением радиоприемника, вскинутые, раскачивающиеся руки, улыбающиеся лица, разинутые рты… О боги, мои боги! Яду мне, яду!
Зрение наконец сфокусировалось. На девушке. Она находилась достаточно далеко от сцены, но выделялась молодостью, красотой и гиперактивностью.
Красотка в белой футболке сидела на плечах своего парня и подпевала тому, что слышала со сцены. Капельки пота со лба, подбородка и шеи стекали по груди и уже образовали на футболке пятно чуть повыше надписи «Нашествие». Это пятно добавляло девушке сексуальности и наверняка вызывало у всех наблюдавших за ней мужчин желание. Черные волосы со вплетенными в них нитями разноцветных бусин лились по плечам, как два ручья…
И, чернеясь, бегут на плечах
Косы лентой с обеих сторон.
[7] – Косы лентой с обеих сторон, – прошептал Макс, просыпаясь. – Косы лентой…
Подушечки его пальцев еще чувствовали шершавую поверхность гитарных струн. Перед глазами продолжали мелькать разноцветные флаги, вновь и вновь вздрагивал черный гофрированный картон динамиков, но музыка затихала, удаляясь. Наконец ее сменило потрескивание дров костра. Бушующая людская масса превратилась в танцующие оранжевые языки огня.
Добровольский тряхнул головой, встал. Сделал несколько гимнастических упражнений, чтобы размять затекшие мышцы и заставить кровь веселее бежать по венам.
Он был на Полянке, любимой своей станции. Любимой потому, что здесь можно было побыть в одиночестве, не опасаясь появления незваных гостей, от которых Полянка была надежно защищена выходом подземных газов, имеющих галлюциногенный эффект. Об этом было известно многим, однако легенд и мифов, окружавших станцию, не становилось меньше, и все здравомыслящие жители Метро предпочитали держаться от нее подальше.
Макс же сделал ее своей личной базой. Здесь в укромном уголке хранилась его старая верная электрогитара, чехол которой был доверху набит фотографиями, афишами, нотными листами – всем тем, что удалось сохранить. Тем, что напоминало Добровольскому о прошлом, помогало выжить в настоящем и строить какие-никакие планы на будущее.
Макс вновь присел у костра. Поворошил палкой угли, заставив их взорваться фонтаном оранжевых искр. На этот раз он пришел на Полянку, чтобы получить обещанную весточку от Бурого или встретиться у «почтового ящика» с ним лично.
Бурый так и не появился. Извещения о том, что задание выполнено, не оставил.
Ждать больше не имело смысла. Надо было возвращаться. Начальство уже и без того заинтересовалось его скромной персоной, и лишние подозрения были ни к чему.
Прежде чем покинуть Полянку, Добровольский вытащил из-под груды хлама обшарпанный чехол электрогитары. Сел у костра, положил чехол на колени, щелкнул застежками. Вот она – прошлая его жизнь. Бешеная популярность. Поездки в Штаты для записи новых альбомов. Концертные туры. Поклонники и поклонницы. Жизнь в стране недопетых стихов, ненаписанных книг. Попытки сказать людям хоть слово из тысяч несказанных слов.
Все закончилось, как и для всех других, в один день. Даже не закончилось. Оборвалось – вот более точное слово.
Добровольский не помнил, где находился и что делал в первые дни после Катаклизма. Его просто несло соломинкой в потоке обескураженных, потерянных людей.
Воспоминания начинались с того, как он играл и что-то пытался петь на Боровицкой. В основном – за еду. В то время патроны еще не стали в Метро твердой валютой.
И он играл, пел, поражаясь тому, что никто не узнает ни его музыки, ни его самого. Но поклонник все-таки нашелся. Да еще какой! Неприметный мужчина лет сорока назвал Добровольского по фамилии, заявил, что рад лично познакомиться с легендой российского рока, и предложил пойти с ним, обещая подыскать занятие более достойное, чем стезя уличного музыканта.
