Добровольский, не сбавляя шага, поднял голову, взглянул на пульсирующую под потолком красным лампу, улыбнулся. Суматоха. То, что доктор прописал.
Глава 10
Набат
Когда звезда погасла, стала заметна серая полоска, пересекавшая небо. Томский облегченно вздохнул и вернулся на крыльцо.
Хоть в чем-то Кремль подчинялся законам природы и не мог сопротивляться наступлению утра.
– Что там, Толик? – спросил Корнилов. – Кто кричал?
– Толком не рассмотрел. Он… сидел на Царь-пушке. Светает. Пока останемся здесь. Какая-никакая, а позиция…
В дверь больше никто не бил, но это вовсе не означало, что существа, прятавшиеся на хорах, собираются оставить их в покое. Не успел Томский подумать об этом, как стекло одного из дверных окошек рассыпалось вдребезги от удара изнутри. Из темной дыры высунулись две руки. Они обвили шею Лехи, имевшего неосторожность стоять к двери ближе всех.
Кипяток извивался всем телом, пытаясь вырваться из захвата, но нападавший не отпускал жертву. Ладони сжали шею Лехи. Он захрипел.
Первым начал действовать Корнилов. Он просунул в окошко ствол автомата. Выстрел. Вопль боли. Кипяток упал на колени, оставив в руках нападавшего свой противогаз.
– Бляха-муха! – произнес он сдавленным, растерянным голосом. – Он чуть меня не придушил. Противогаз забрал, бляха-муха…
– Ты еще легко отделался. – Юрий сунул фонарик в выбитое окошко и присвистнул. – Глянь-ка, Толян…
Томский подошел к двери, заглянул внутрь. В круге света фонарика лежал человек в костюме, белой сорочке и красном галстуке, но без штанов. На лацкане его пиджака поблескивал трехцветный значок в виде флага. Босые, покрытые коркой грязи ноги, застегнутый не на те пуговицы пиджак и оборванный, словно изжеванный, конец галстука очень органично дополняли странный облик.
Пуля Корнилова угодила мужчине в левый глаз. Кровь залила щеку и тщательно выбритый подбородок.
– А это ведь депутат, – хмыкнул Юрий. – Государственной, не побоюсь этого слова, думы.
– Наверное, все они здесь из правящей элиты, – произнес Громов задумчиво. – Почему я раньше никого не видел?
Томский пожал плечами – его больше волновало, не привлечет ли шум выстрела других жителей Кремля. К счастью, вокруг было тихо.
– Может, потому, что раньше до собора не добирались?
Не дожидаясь указаний, группа рассредоточилась. Корнилов и Кипяток расположились у левого края крыльца. Вездеход с притихшей, настороженной Шестерой на плече встал справа.
– Действительно светает. Уж не знаю, хорошо это или плохо, – пробормотал Данила. – Нам надо пройти мимо колокольни Ивана Великого. Насколько помню, дальше будет открытая территория. Если за нами наблюдают…
– А какая, бляха-муха, разница? – Леха потирал пальцами шею. – Придурки они все. И оружия у них нет. С боем прорвемся, если потребуется. Изрешетим уродов! Ты, старик, главное, веди. А уж с Наблюдателями мы разберемся. Черт, противогаз… Надо открыть дверь и забрать его.
– Сам это сделаешь? – ехидно заметил Корнилов.
– А почему нет?! – взвился Кипяток. – Ты за кого меня принимаешь?!
– Давай, Леха. – Томский убрал подпиравший дверь подсвечник. – Туда и назад, мигом!
Толик приоткрыл дверь, и Кипяток после нескольких секунд раздумий вошел в храм. Анатолий наблюдал за ним через выбитое окошко.
Леха медленно приблизился к лежащему человеку, наклонился и потянул противогаз к себе. Пальцы мертвеца, вцепившиеся в белую резину, не разжимались. Депутат не желал отдавать свой трофей.
– Вот вцепился, бляха-муха!
Кипятку пришлось разжимать пальцы трупа по одному. Когда противогаз, наконец, оказался в руках Лехи, в круг света выпрыгнул еще один обитатель Архангельского собора. Из одежды на нем был только обвязанный вокруг бедер российский триколор. Мужчина лет пятидесяти с седыми, спутанными длинными волосами выглядел как индеец, вставший на тропу войны. Лицо его было расписано полосами сажи, глаза и губы обведены по контуру. С победным воем он вскочил на спину не успевшего выпрямиться Лехи, вцепился руками ему в плечи и сжал ногами бока.
– Иго-го, мой жеребчик! Иго-го-о-о-о!
От мата, выданного Кипятком, могли бы покраснеть и стены собора. Леха завертелся, пытаясь сбросить с себя кремлевского индейца, но тот держался крепко и продолжал подражать ржанию лошади.
Толик пытался прицелиться в сумасшедшего, но никак не мог выстрелить, опасаясь задеть Леху.
Кипяток справился сам: упал на спину и несколько раз перевернулся. Всадник ослабил хватку. Лехе удалось вырваться. Он подмял противника под себя, уселся сверху и впечатал кулак в лицо индейца. Раз и еще раз. Брызнула из разбитого носа кровь, а Кипяток, войдя в раж, продолжал молотить кулаками по раскрашенному лицу, превращая его в кровавую маску. Он ничего не видел и не слышал. А стоило бы.
Из темноты послышался шум. Треск, шлепки босых ног. Невразумительное бормотание. Мелькнули бледные лица. Обитатели Архангельского собора старались не входить в круг света, но окружали увлекшегося Леху, а тот продолжал бить раскрашенного, который уже не сопротивлялся и реагировал на новые удары только тем, что подергивал ногами и руками.
– Я те покажу «иго-го», бляха-муха! Я те покажу!
– Кипяток, уходи! – крикнул Томский, выпуская очередь по мелькавшим в темноте силуэтам. – Быстро, уходи!
Леха наконец-то опомнился, вскочил, начал пятиться к двери и, зацепившись ногой за труп депутата, грохнулся на пятую точку. Не пытаясь подняться, стал отталкиваться ногами от пола и таким макаром добрался до двери. Толик схватил его за воротник, выволок на крыльцо и подпер дверь подсвечником.
Створки содрогнулись от череды мощных ударов. Вылетели оставшиеся стекла. В оконце появилось лицо. Перекошенное и сморщенное, оно больше походило на лисью морду. В налитых кровью глазах плескалось безумие.
– Тремс! Тремс! Тремс! – забормотал идиот. – Авалс угоб! Теперь мы вас сожрем и не поперхнемся!
В другом оконце появилось еще одно лицо. Круглое, с пухлыми щеками и сложенными бантиком губами. Холодные глаза уставились на пришельцев.
– О, тише! – скороговоркой зашептал человек. – Королева может вас услышать! Она, знаете ли, опоздала, а Королева сказала… Чем ворон похож на конторку, господа-товарищи?!
– Заткнись ты со своим вороном, тремс!
Лица исчезли, а дверь снова содрогнулась от ударов. Томский навалился на подсвечник, а Корнилов решил действовать радикальнее. Он вскинул раструб огнемета.
– Толик, в сторону!
В дверь ударил столб огня. Изнутри послышались вопли. Юрий просунул раструб в выбитое оконце и продолжил поливать пламенем обитателей собора. Потом и вовсе отбросил ногой подсвечник, распахнул створки дверей и прочертил огненным карандашом несколько полукругов. Задымились деревянные фрагменты храмового декора.
