– Измените цвет флоутера, – сказал Никки. – Уберите оранжевую краску.
– Зачем?
– Потому что именно поэтому они идентифицируют аэростат как угрозу.
– Я не стану спрашивать, как ты до этого додумался, – сказал Рут. – Не думаю, что у меня есть время разбираться в форме каждого вопроса. – В его голосе отчетливо звучала расчетливая насмешка, но Никки проигнорировал ее. Это была часть игры Рута. Он играл по таким правилам.
«Для начала надо выучить язык Рута, – подумал Никки. Он еще раз напрягся: где он слышал этот мужской голос? Он никак не мог этого понять. – Почему я не могу вспомнить?»
– Следующий вылет запланирован на рассвете, – сказала Там и посмотрела на Рута. – Ты хочешь сказать, что готов перекрасить флоутер?
– Конечно! Никки прав. Именно для этого мы и взяли его сюда.
Она посмотрела на часы, укрепленные на консоли.
– Но рассвет…
– Техники будут работать всю ночь, – сказал Рут. – Помоги Никки вернуться в комнату. У него был сегодня трудный день.
В словах Рута не было заботы, но лишь решение. Никки сделал то, что от него требовалось, а теперь он только мешает.
Там тоже почувствовала это. Первое, что она сказала, когда они вошли в комнату Никки, было:
– Не обижайся на Тома. Единственное, ради чего он живет, – это проект.
«Теперь он снова стал Томом, – подумал Никки. – Но в глаза она его так никогда не называет».
Он сел на кровать, откинулся на стену и закрыл глаза. Как же хороша эта кровать. Звонкий щелчок заставил его открыть глаза. Там выдвинула из стены складной стул и села напротив Никки. Их колени почти соприкасались.
– До рассвета уже недолго, – сказал он.
Она тряхнула головой, как будто его слова были докучливыми насекомыми, от которых следовало просто отмахнуться.
– Дай я посмотрю твои руки.
Он протянул к ней руки, и она осмотрела кожу под наклейкой.
– Заживление достаточное. Надо снять наклейку.
Он кивнул.
Она аккуратно сняла пластырь. Какие мягкие у нее движения, как нежно и осмотрительно она это делает. Его приятно удивило ее напряженное внимание.
– Твоя мать, – заговорила она, не поднимая головы от пластыря. – Я просмотрела ее архив, пока ты был без сознания.
«Почему мне вдруг стало холодно?» – подумал он.
Она посмотрела на него, потом снова занялась наклейкой. От рук исходил слабый запах лечебных мазей.
– Почему твоим учителем на Корабле, когда ты был маленьким, стала твоя мать?
– Она попросила об этом Корабль, и Он дал согласие.
– Чему она тебя учила?
– Многим вещам. Например, тому, как очищать свои ум и сознание. Ум плохо работает, если сознание захламлено и находится в смятении. Его заклинивает… его пожирают вопросы и отвлечения.
Она бросила последний кусок пластыря в мусоропровод, но продолжала держать его за руки.
– Как же ты очищаешь сознание?
– Я выбрасываю из него все вещи, одну за другой, а потом сосредотачиваюсь на последней, затем отбрасываю и ее и начинаю думать о пустоте, которая после этого остается. Таким образом, я не измышляю себе вещи, я их просто знаю.
– Ты хочешь сказать, что после всех твоих вопросов, после анализа наших данных, всей информации ты опираешься исключительно на интуицию?
Он улыбнулся ее очевидному удивлению. Какие теплые и ласковые у нее руки, как истинны ее любовь и забота!
– Не совсем так. Я просто даю своему подсознанию принимать участие в принятии решений. Факты, записи, книги – все они служат естественным источником обучения.
– Но есть и множество малозаметных, скрытых данных, которые мы получаем на входе.
– Эти данные бомбардируют нас непрерывно, но мы по большей части их игнорируем, отфильтровываем.
– Как говорит Том, «мыслящее существо выбирает, на что ему смотреть».
– Это сказал Рут, а не Том, – возразил Никки.
– Что? – Она резко отдернула руки, словно Никки причинил ей боль.
– Он сказал это во флоутере. Там он Рут. Вы никогда не называете его Томом в глаза.
Она приложила руку к щеке. Кожа осталась белой и прозрачной, кровоток в месте давления не изменился.
– В самом деле? Интересно, почему я это делаю?
– Потому что он у вас одновременно находится в двух хранилищах – в сознательном и бессознательном.
Она внимательно посмотрела ему в глаза:
– Ты так легко это делаешь. Этому тебя научила мать?
– Корабль и мать.
– Кто-нибудь еще может так, как ты?
– Это способны делать почти все, но на самом деле не делает почти никто.
– Ты научишь меня?
– Этому невозможно научить, этому человек может научиться только сам.
– Но твоя мать…
– Она часто говорила мне об этом, и ее рассказы были чудесными. Она задавала мне упражнения на мышление, чтобы я развлекался ими, и это было очень похоже на игру, в которую я играл с Кораблем.
– Ты задавал вопросы, а она отвечала?
– Иногда она предлагала мне вопросы. Если я принимал вопрос и задавал его, то она могла не отвечать. Когда же она отвечала, то это было или «да», или «нет», или молчание.
– Молчание тоже считалось ответом?
– Иногда. Иногда же она могла ответить вопросом на вопрос. Если даже она что-то высказывала, это могло и не считаться ответом.
Она откинулась на спинку стула, обдумывая услышанное, закрыв глаза и расслабившись.
Никки не двигался, молча наблюдая за Там.
Там прислушалась к медленному ритму дыхания Никки. Она одну за другой расслабила все мышцы и почувствовала, как ее покидает напряжение, как перестают ныть руки и ноги. Ее дыхание мало-помалу совпало по ритму с дыханием Никки. Ей становилось все легче и легче; постепенно уходило все. Тело, воспоминания, потом рассыпалась мысль и о себе, и она, освобожденная от груза, поплыла по длинному коридору в теплых волнах, а в конце коридора виднелось ярко-красное пятно, и это был новый цвет, цвет Арго.
– Я вижу, – прошептала она, и все мысли о себе окончательно испарились из ее сознания.
– Там! Там?
Она пришла в себя от его голоса – тихого, но настойчивого, и от ощущения его руки на своем плече.
– Я не хотел вас будить, но, если мы на рассвете отправимся к цветам…
Она потянулась и вдруг заметила в его взгляде восхищение. Он восхищался ею как женщиной. Красивой женщиной. Она потянулась еще сильнее.
