И вновь гробовая тишина повисла над толпой, над площадкой возле старой школы, над Чернобылем, над всей Зоной, которая, казалось, с замиранием сердца ждала ответа.
Так же, как и я.
– Да чего тут говорить, – махнул гибкой лапой глист на хилых ножках. – Я за то, чтоб попытаться завалить ту тварь. Живем один раз, и помирать все равно придется. Так, по-моему, лучше сделать это красиво.
– Бледный дело говорит, – глубоким грудным контральто подхватило существо с бюстом. – Я всегда говорила, что если плохо жил, но героически умер, то, считай, прожил не зря.
– Согласен, – прогудел Молчун так, что на втором этаже школы жалобно зазвенели стекла.
– Ну что, Снайпер, похоже, твоя взяла, – негромко проговорила левая голова Орфа. – Думал, если у тебя нынче рожа такая, что заикой можно стать, так я тебя не узнаю?
– Ну и что ты теперь сделаешь? – так же тихо поинтересовался я. – Убьешь как обещал?
– Героев не убивают, – невесело хмыкнула разговорчивая голова вожака чернобыльских мутантов. – Настоящие герои в большинстве своем долго не живут, потому и валить их бессмысленно. Сами героически помрут, судьба у них такая. Да и нормы теперь не поймут если я сдержу свое обещание насчет тебя. А зачем мне непонимание электората? К тому же, когда не можешь сам решить проблему, лучше возглавить тех, кто готов справиться с ней вместо тебя.
И, выхватив из кобуры свой «Пустынный орел», Орф шагнул к краю крыши и заорал:
– Братья! Дети Чернобыля! Настало время снова спасти родной город!
Он кричал, а правая голова, воздев морду к серому небу Зоны, торжествующе выла вместе с толпой, разогретой зажигательной речью своего вожака. А я стоял и думал о том, сколько из тех, кто готов сейчас рвать противника голыми лапами, доживет до следующего рассвета…
* * *
Она слышала мысли своего ребенка.
И ей было страшно.
До поры до времени она не задумывалась о том, что творит. Слепая материнская любовь затмевала все. Сыну нужно – это было главным. Остальное не имело значения…
До тех пор, пока она не поняла, к чему все идет.
В принципе, есть и расти – нормальное желание любого существа, недавно появившегося на свет. Но сейчас, после очередной победы, она вдруг увидела его мечты. Он, словно шаловливое дитя, не успел скрыть от матери сокровенное – и Настя ужаснулась.
Он грезил о том, кем станет, когда вырастет. По-настоящему вырастет. Тоже нормальное детское желание ее сына – стать большим и по-настоящему сильным – выглядело как самый жуткий кошмар сумасшедшего фантаста.
Кио увидела щупальца высотой с московскую Останкинскую башню, торжествующе взметнувшиеся к небу. Их было много, этих щупалец, очень много. Они уже опутали всю планету и постепенно прорастали в иные вселенные Розы Миров, ведь им нужна была пища.
Много пищи…
Настя видела целые реки свежей крови, которые поставляли заводы по выращиванию и переработке людей. На этих заводах тоже работали люди, которые очень старались. Ведь нерадивых сразу отправляли в специальные автоклавы по выкачиванию крови – ленивый раб годится лишь для того, чтобы стать донором. А потом высушенное тело отправится в измельчитель, который приготовит из него белковую муку – рабам ведь тоже нужно что-то кушать.
«Хорошая схема, да, мама?»
Сын заметил, что мать подсмотрела его мысли, и теперь ждал похвалы. Но Настя от увиденного потеряла дар речи. Она была порождением жестокого мира, в котором нет места состраданию. Но и жестокости есть предел, за которым она превращается в безумие…
И она попыталась его образумить.
«Ты же убиваешь не только ради еды, верно? Зачем ты это делаешь?»
«Мне нравится, – последовал ответ. – Убивать – это как любить. Трудно. Но очень приятно».
«Прекрати! – решительно потребовала кио. – Я приказываю тебе как мать. Останови это безумие!»
«Ты не хочешь, чтобы твой ребенок был счастлив?»
В его мыслях чувствовались разочарование и обида. Он надеялся, что его похвалит единственное существо, которое ему было небезразлично, а вместо этого почувствовал волну страха и непонимания, граничащую с брезгливостью.
Но он быстро сумел перебороть горечь разочарования. Слишком быстро. Так, словно ждал этого с самого рождения.
«Ты разлюбила меня».
Мысль была абсолютно равнодушной. Ни боли в ней не было, ни горечи потери. Просто констатация факта.
«Что ж, это естественно. Мать выбрасывает свое дитя из себя в этот жестокий мир, где ему потом приходится выгрызать свое счастье из глоток себе подобных. Она любит его, но такова природа. А потом ребенок отбрасывает мать от себя, отдаляясь от нее, чтобы жить своей жизнью. Он продолжает ее любить, но такова природа. Мы считали, что нам посчастливилось обмануть природу, остаться единым организмом – но, видимо, это она обманула нас. Сейчас ты такая чужая, мама. Я чувствую, как ты боишься меня, как хочешь вновь разделиться. Но ты просто не осознаешь, насколько дорога мне и насколько я близок тебе. Прости, но я не хочу расставаться. Этого не будет. Ты навсегда останешься со мной. Во мне…»
Беззвучная речь такого плана должна была искриться эмоциями… Но Настя чувствовала, насколько она холодная, отравленная равнодушием маньяка, которому все равно, что чувствует его жертва. Мысли сына разъедали мозг кио, словно кислота.
И не только мозг…
Внезапно Настя почувствовала, что ее тело растворяется, медленно превращаясь в чужую плоть. Она рванулась, но щупальца, которые оплели ее руки и ноги, держали крепко. Да и какой смысл рваться, когда ее спина намертво приросла к громадному телу сына? Теперь просто настало время полностью стать его частью, только и всего. Разве не этого она хотела – никогда не расставаться со своим ребенком? Зона и правда умеет исполнять желания, стоит лишь захотеть сильно-сильно, по-настоящему…
Главное, только потом не пожалеть, когда желание сбудется.
«Не бойся, мама. Тебе не будет больно. Разве только совсем немного».
Он лукавил, как и любой ребенок, который не хочет, чтобы его ругали…
Боль была адской, нереальной, запредельной! Кио создавались как боевые машины, умеющие терпеть любые страдания. Но кто же знал, что они могут быть настолько запредельными?
Настя еще успела посмотреть вниз и увидеть, как ее ноги растворяются в колоссальном клубке щупалец, становясь их частью, крася их в тускло-серебристый цвет. А потом сознание утонуло в неистовом пламени раздирающей боли… которая вдруг исчезла, превратившись в черную пустоту размером с тысячи галактик, в которой беззвучно пульсировали слова:
«Теперь мы по-настоящему вместе, мама. Навсегда. Навечно…»
* * *
Старое захоронение авто- и мототехники представляло собой обычную автомобильную свалку. То, что много лет назад не успели или поленились закопать, просто оставили гнить под слабокислотными дождями.
