Янагита, считающийся отцом японской этнологии и фольклористики, испытал влияние европейского взлета популярности народных и волшебных сказок, произошедшего в XIX веке. Наиболее яркими представителями этого движения считают Ганса Христиана Андерсена и братьев Гримм. В эпоху Мэйдзи иностранные советники, например Лафкадио Хёрн и Бэзил Чемберлен, собирали и переводили разнообразный японский фольклор и мифы. Янагита надеялся систематизировать собрание подобных сказок из отдаленных сельских регионов. Начав в качестве чиновника, служившего на разнообразных престижных должностях, Янагита приобрел известность благодаря своим пространным обзорам сельской жизни 1920–1930-х годов. В 1910 году он опубликовал первый фольклорный сборник — «Рассказы из Тоно», собрание историй о привидениях и объяснений местных обычаев из отдаленных регионов Северной Японии, который он посвятил «людям, живущим в других странах». Янагита услышал эти истории от местного сказителя Кидзэна Сасаки, однако счел необходимым «причесать» необработанные истории, создав литературные повествования в стиле европейских фольклористов. Сасаки счел, что истории перестали быть похожи на самих себя, и в 1935 году выпустил собственный сборник. В него, к примеру, входил следующий текст с объяснением местного запрета:
Если пойдешь в горы, время от времени будешь встречать деревья, растущие из одного корня двумя стволами. Только некоторые из таких деревьев обвиваются стволами друг вокруг друга. Такие переплетенные деревья получаются потому, что на двенадцатый день двенадцатого месяца горное божество считает деревья на своей территории. Чтобы сделать зарубку, сколько у него тысяч или десятков тысяч деревьев, он переплетает стволы последнего дерева. Поэтому в двенадцатый день двенадцатого месяца местным жителям запрещено ходить в горы. Будет ужасно, если кто-то пойдет, а его по ошибке посчитают как дерево
[101].
В своих работах Янагита часто романтизировал сельскую жизнь, хотя в реальности он имел мало представления о крестьянской судьбе в деревне. Он критиковал деревенскую ментальность за подобострастие, подчинение вышестоящим, невежество и страх перед чужаками. И для деревенской, и для городской жизни он использовал двойные стандарты, полагая, что крестьянам не нужно разрешать проматывать свои деньги на потребление современных и роскошных товаров, ненужных в деревне, но очень привлекательных для городских элит, к которым принадлежал и он сам.
И Янаги, и Янагита создали новую область японских исследований, пытаясь сконструировать современную японскую идентичность, основанную на традиционных сельских ценностях и практиках. Тем не менее их важнейшие достижения демонстрируют, насколько глубоким оказалось разделение городского и деревенского. Городские интеллектуалы, далекие от примитивных верований и повседневной нищеты, которые обычно характеризуют крестьянскую повседневность, ностальгически романтизировали сельскую жизнь, игнорируя настоящую бедность крестьян и их стремление к более справедливой жизни.
Другую волну бунта против запада подняли культовые писатели, например Ясунари Кавабата и Дзюнъитиро Танидзака (1886–1965), основатели модернизма в японской литературе. Старея, они обращались к написанию более традиционных текстов, прославлявших японскую эстетику. Роман Танидзаки «Некоторые предпочитают крапиву» (1929) противопоставляет вестернизированную «культурную жизнь» несчастливой пары, Канамэ и Мисако, традиционалистскому стилю отца Мисако, счастливо живущего жизнью торговца эпохи Эдо, одевающегося в кимоно старинного покроя, собирающего кукол Бунраку и содержащего юную наложницу с вычерненными зубами. Кажется, что роман критикует состояние японской культурной разноголосицы, воплощаемой помпезной проституткой Луизой, девушкой смешанных кровей, к которой частенько захаживает Канамэ. По мере развития сюжета Канамэ отворачивается от американской культуры, английской литературы и иностранных проституток и обращается к искусству и эстетике старой Японии. В своем более позднем эссе «Похвала тени» (1933) Танидзаки велеречиво сожалеет о том, как требования современной жизни, например отопление и освещение, искажают эстетику традиционной японской архитектуры. В частности, он восхваляет старомодные японские туалеты. Несмотря на то что они темные и холодные, «японские уборные поистине устроены так, чтобы в них можно было отдыхать душой». «В особенности же идеальными представляются деревянные писсуары, набиваемые хвоей криптомерии: они не только дают приятное зрительное впечатление, но и безукоризненны в смысле восприятий звуковых»
[102]. Западные туалеты с их сияющим белым кафелем и фаянсом он находит «крайне неприятными и безвкусными», поскольку они подвергают неприличные телесные проявления «изобильному освещению».
Таким образом, в эпоху Тайсё Токио и другие японские города переживали ускоренную урбанизацию, что стимулировало быстрое развитие общественного транспорта, массового потребления и средств массовой информации. Изменение облика столицы вследствие обширных разрушений, вызванных землетрясением 1923 года, позволило широко внедрить современные градостроительные элементы, например более широкие улицы и огромные торговые центры. Грамотное население все больше отстаивало собственные интересы, участвуя в разнообразных политических, трудовых и феминистских движениях. В сфере материальной культуры предпочтения среднего класса в еде, жилье, одежде и декоре часто представляли собой смешение японского и иностранного. Новые технологии — радио, фонограф и особенно кино — предлагали новые типы развлечений, однако не заменили полностью старые — театр Кабуки или эротическую культуру чайных домов, которая теперь переместились в кафе. Экономическое развитие государства и военные успехи за рубежом вызывали уверенность в собственной культурной самобытности, что выражалось как в антизападных настроениях, так и в ностальгии по деревенской жизни. Националистические заявления о культурной исключительности и расовой уникальности поддержат попытки государства рационализировать завоевания и контроль над ближайшими странами Восточной Азии, о чем подробнее см. в следующей главе.
Дальнейшее чтение
Gardner, William O. Advertising Tower: Japanese Modernism and Modernity in the 1920s. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006.
Gerow, Aaron. Visions of Japanese Modernity: Articulations of Cinema, Nation, and Spectatorship, 1895–1925. Berkeley: University of California Press, 2010.
Harootunian, Harry D. Overcome by Modernity: History, Culture, and Community in Interwar Japan. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1987.
Minichiello, Sharon, ed. Japan’s Competing Modernities: Issues in Culture and Democracy 1900–1930. Honolulu: University of Hawaii Press, 1998.
Sand, Jordan. House and Home in Modern Japan: Architecture, Domestic Space, and Bourgeois Culture, 1880–1930. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2003.
