Будто ветром снесло полоцкого воина через частокол стены за внешнюю сторону городской черты. Вся оборона посыпалась, словно карточный домик. В считанные секунды полочан задавили, разметали и зарубили.
Вот и все! Ярослав развернулся и, не оглядываясь, пошел в город.
Стон повис над Менском. Проходя по улицам, молодой князь с ужасом смотрел на озверелые лица соотечественников. Безоружных и уже не сопротивлявшихся менчан его воины походя рубят мечами и секирами, бьют булавами, не замечая, куда попадают, глушат щитами. Гвалт и грабеж повальный! Дележ добычи проходил тут же, не отходя от выбитых в избах дверей. Стоны, крики, рыдания, победные возгласы и проклятия – все это смешалось в едином вздохе взятого на поток города.
Юн князь! Ох, как же он еще юн! Не загрубел душой. Облокотился о покосившуюся ограду с внешней стороны улицы, загородившую чье-то подворье, чувствуя за спиной дыхание телохранителей, от мгновенно навалившейся усталости прикрыл глаза.
Истошный женский крик, совсем близко от него, привел князя в чувство. Из ворот появился воин, тащивший на плече узел взятой с потока добычи. На запястье его правой руки широкой полосой намотаны длинные волосы молодой полураздетой женщины, волочившейся за ним по снегу, пытавшейся упираться, вырваться прочь. Сбросив в снег узел, воин ближе к себе подтянул несчастную и принялся пинать ее по извивающемуся от боли и унижению телу.
– Зачем? – вырвался у князя вопрос.
– Не мешай, князь, теперь наше время! За это мы на стенах голову подставляли! – сверкнув глазами, отповел ему на ходу дружинник.
Ярослав отступил, не стал препятствовать. Вспомнил, что еще перед походом сам обещал дружине добычу. Теперь эту добычу они и берут. Пусть берут!
К вечеру запылал город. Как завороженный смотрел он на бешеную пляску огня. Видел, как языки пожарищ сжирают древесину, превращая в пепелище город, еще вчера бывший одним из центров торговли на Руси.
Выживших при штурме и грабеже Менска горожан согнали как скот в один большой гурт. Мужчинам тут же вязали руки, потроша одежду и обувку на них, искали ножи. Женщин и детей с их скупыми пожитками пихали в повозки, заботясь о том, чтоб людской скот, за который можно выручить монеты, не померз раньше времени – до того момента, пока в очередном городе, уже вдали от военных действий им не встретятся торговцы, покупавшие и продававшие рабов.
Наряженные люди из ополчения мелкими стайками шли по местам начала утреннего штурма, переходили от покойника к покойнику. Своеобразная похоронная команда свое дело знала. Можно было собрать брони с убитых соотечественников, срезать с пояса ненужные им кошели, а тела погрузить в сани, подкатившие под берег по замерзшему рукаву Немиги. Хоронить придется по старым обычаям. Грунт на морозе померз накрепко. Такой не растопить. Вот и придется сжигать. А куда там их души попадут, о том пускай у богов своя душа болит.
Заметив десятка полтора тел и спустившись в ров, самый молодой при свете факела в сумеречном вечернем мареве осматривал трупы.
– Ну, ты чего там застрял? – окликнул сверху старший. – Вяжи веревку до ног, тащить будем. Морозко тут, ветер разгулялся, да и ночь на дворе!
– Дядько Панкратий, тут живой один есть! – послышался возбужденный голос снизу.
– Наш, кто?
– Та, не-е! Чужой!
– Так, дорежь его, и дело с концом! Эх, молодь! Всему вас учить потребно.
Тот, кто был внизу, некоторое время провел в раздумье, потом снова подал голос.
– Дядько Панкратий, это тот, которого нурман со стены секирой сбил! Я глянул, так на ём ран почитай, что и нема. Лежит в беспамятстве, но дышит!
– Это интересно. Марко, лезь вниз. Сам глянешь, чего там нам на больную голову молодой нашел.
– Ага.
Через короткое время отозвался пресловутый Марко.
– Он! Точно он! Панкратий, може погодим резать? Бронь на ём дорогая. На кольчугу байдана надевана! Зброя хороша! По виду, так боярских кровей. Може, родич найдется да выкупит его. Ежели поторговаться, за такого парубка папаня гривен пять золотом отдать должон!
– Тьфу на вас обоих! – в сердцах сплюнул старший, кто б знал, как не хотелось старому лезть в ров, да и кости ломило, видно к перемене погоды. – Сейчас веревку закреплю и спущусь!
Панкратий спустился на лед рва. Пройдя два десятка шагов, наклонился над распростертым телом, при свете факела разглядел черты лица.
«Он! Тот парень, что бился на забороле. Хорошо, надо сказать, бился!»
Распорядился:
– А ну, снимай с него бронь!
После того, как с тела сняли железные рубашки, высунул руку из варьги, полез под подклад, сорвал с шеи тесемку с оберегом, поднес ближе к глазам, рассматривая чудный рельеф картинки.
– Точно ран нет? – спросил, не оглядываясь на коллектив.
– Ну, точно, говорю! – обиженно откликнулся молодой.
Хмыкнул. Ладонью похлопал по щекам найденыша. Раненый пришел в себя. Открыв глаза, при отсвете языков пламени факела встретился со взглядом Панкратия, внятно, хоть и с трудом произнес:
– Добрая была охота! Жаль, что Акелла промахнулся…
Впал в беспамятство.
– Не понял… – попытался спросить молодой.
– Тащите его к веревке. Поднимать будем. Остальных уже завтрева оприходуем. Ночь!
Два дня делили победители захваченное добро, а потом по непролазному снегу двинулись навстречу рати полоцкого князя, опоздавшей к минскому сражению.
9
Метит посох странника
За верстой версту.
От кнута и пряника
Солоно во рту.
От оковов суетности
Кровоточит след.
За плечами тщетности
Радостей и бед.
Елена Козырь. Странник
Сознание подсказывало ему, что этот город знаком. Может быть, само название его заставило всколыхнуть остатки прежней памяти? Но вроде бы тогда город представлял собой большой населенный пункт, разбросавший по холмам между неширокими реками районы совсем не похожих на теперешнее зодчество домов. Тогда округа была усыпана бетонными коробками многоэтажек. Пришло на ум, что даже старый город под таким названием пестрел непонятными ему сейчас постройками, а по окраинам мельтешили улочки, построенные из плинфы избы, которые прикрывались стенами добротных заборов, выкрашенных в разные цвета. То, что называлось сейчас Курском, даже отдаленно не походило на остатки воспоминаний. Огромных размеров деревня. Из достопримечательностей – деревянная крепость с посадами под ее стенами и рынки. Все! Вот и весь Курск. В какую задницу он угодил?
Все чаще и чаще его посещали непонятные, ярко расцвеченные сны, где люди, одетые в одежды странных покроев, вели свою, какую-то непонятную ему жизнь. Вот, даже сегодня, проснувшись, он вспомнил сон. Человек с полностью бритым лицом, в странной шапке с черным козырьком на голове, в начищенных до блеска черных сапогах, голенищами доходивших до колен, однотонная одежа которого была перепоясана ремнями, после череды не особо запомнившихся во сне событий, изрек, скорее всего глядя ему в глаза: «Ищенко, ты своей смертью не помрешь!»
