Раздобревший, поседевший, со стриженной бородкой на щекастом лице, с большим животом, одетый в одежду варваров, Периклос Спул восседал за столом под образами. Помимо него в горнице присутствовал еще один человек.
– После того, как князем было принято решение не препятствовать охочим боярам идти в поход со Святославом, ты вышел у меня из доверия, Хрисанф. Разве я не говорил, как и с чем, к какому боярину подойти? Разве тебе мало было выдано серебра и золота для подкупа и подарков? Ты все получил. Где результат, Хрисанф?
– Господин, вы можете ругать меня, можете отослать в империю для разбирательства и суда, можете лишить меня жизни, в конце концов, но я вам точно скажу: всему виной проклятый боярин из племени кривичей, прибывший в Чернигов из захолустного городка. Это он смутил князя чем-то. У них был разговор с глазу на глаз.
– И ты не знаешь, о чем они говорили, – с издевкой на лице дополнил сказанное Хрисанфом Периклос.
– Не знаю. Не удалось подслушать. Не знаем и того, о чем он болтал с ближником князя, боярином Ставром.
– Теряешь навык. Не пора ли тебя заменить на кого-нибудь порасторопней?
– Твое право, господин.
– Конечно, мое. Мы по твоей вине не удержали черниговских воинов от похода.
– Как же не удержали? Дружина князя ведь не ушла! Воины ближних бояр тоже на месте. Ушли только те, кто нуждается в добыче, ушли голодранцы да кривич со своей дружиной, но его-то как удержишь? У меня за плечами воинства нет.
– Число этих, как ты их назвал, голодранцев около двух сотен. Мне об этом доложили. Теперь у кривича, а он выступает вождем, полтысячи воинов. Это, по-твоему, мало? Еще один такой промах, и ты пойдешь пасти свиней, станешь свинопасом, как твой отец.
– Да, господин.
Периклос Спул налил в чашу хмельного меда, к этому напитку византиец привык, находил его в чем-то даже привлекательнее вина, сделал добрых два глотка, уставился на подчиненного.
– Ну, говори, я же вижу, что у тебя есть что сказать.
– Да, господин. После полудня на подворье боярина Ставра прискакали три всадника от кривичей. Один из них боярич Павел…
– Павел? Странное имя для дикаря. Ну-ну?
– Рассчитывал догнать своего боярина в Чернигове, да опоздал. Один из дворни поделился с моим соглядатаем, что тот везет письмо боярину и что-то еще, это что-то показывал Ставру, а тот удивлялся, осматривая сей предмет.
– Что везет-то?
– Холоп боярский рассмотреть не смог, видел только удивленное лицо боярина. Подслушать тоже не получилось, говорили тихо. Завтра поутру продолжат путь. На Киев пойдут.
– Мне нужно письмо и предмет. Ты, наверное, догадался, что у тебя впереди бессонная ночь? Я не хочу, чтобы ты оплошал еще раз. Задействуй в сем деле своих разбойников. Пусть поработают обе ватаги. Как их атаманов-то кличут, запамятовал?
– Сом и Истома.
Купец открыл шухляду стола, достал два кисета, плотно набитые металлом, бросил на конец стола, перед почтительно стоящим в полусогнутом состоянии Хрисанфом. Золото в кошелях упало на столешницу, глухо звякнув по ней.
– Расставь обе ватаги последовательно по дороге, пусть выберут место поспокойней и уничтожат гонцов. Да-а! Боярича взять живым. Потом…
Спул провел ребром ладони вдоль шеи.
– Я все понял, господин.
«Что ж могло произойти на окраине южных границ? – оставшись один в горнице, размышлял Периклос Спул. – По рассказу Пантелеймона Варда, посланного в земли Смоленские, к этому дикарю, боярину кривичей, был послан отец Иоанн, умелец в делах переговоров, да и другими качествами он славен в определенных кругах. Об этом не многие знают, а те, кто знал, уже никому не смогут рассказать. И что я вижу и узнаю: боярин с дружиной ушел на Киев, о монахе Иоанне ни слуху, ни духу. Странно? Ладно, завтра, максимум после завтра, все прояснится».
Пять дней в пути для троих наворопников во главе с Пашкой прошли в скачке по лесным дорогам, тропам и большаку. Ночевали в небольших селищах и один раз на лесном хуторе, где жило семейство, по какой-то причине, в свое время отделившееся от большого рода. В Чернигов прискакали после полудня, на пятый день путешествия, уплатили подать с людей и лошадей на воротах, узнали, что дружина Монзырева вот уже четыре дня как ушла из Чернигова на Киев. Недолго думая, Пашка повел своих прямиком к подворью боярина Ставра Твердятича, расспросив дорогу у прохожих. Все-таки родня как-никак.
Твердятич встретил боярича Павла как родного, приветил, накормил, в баньку отправил, расспросил о последних новостях, повозмущался деяниями византийца, в конце концов, уложил всех троих отдыхать. А утром накормленных разведчиков, вышедших к оседланным лошадям, ждали два десятка оружных, закованных в броню всадников.
– С тобой пойдут, боярич, – сказал, как припечатал, Твердятич.
– Зачем, Ставр Твердятич? – даже возмутился Павел.
– Ты, Паша, молод еще, жизнь мало знаешь, допускаю, боярыня Галина женским умишком рассудить не смогла, а вот сотник твой большую ошибку сотворил, отправив тебя перевозить оный предмет с малым числом ратников. Вот эту ошибку я, старый, тертый жизнью калач, и исправлю. И не вздумай перечить мне, родич. – Твердятич повысил голос на открывшего было рот для возмущения Пашку. – Езжай, сынок. Ратников назад возвертать не треба, в сотню мово Бранислава войдут. Слыш, Белян? – Глянул на старшего десятника боярин. – А пока под рукой боярича ходить будете. Не смотри, что молод. Он в Дикое поле хаживал и живым возвернулся.
– Понял, батька!
– Пусть боги не оставят вас в трудный час, а дорога будет ровной и не тяжелой.
– Будь жив, мудрый диду! – поклонился прямо из седла Пашка. – За мной, рысью, ма-арш!
Дорога от Чернигова до Киева шла большаком, наезженным и нахоженным и конными и пешими, и телегами и подводами. Под копытами стелился то песок, то чернозем, по обочинам зеленела поднявшаяся после весенних дождей трава. Это дружина идет не ходко, сопровождаемая повозками. Всадники, пустив коней в галоп, шли быстро, сноровисто. Утреннее солнце позолотило лучами землю, бликуя от наползающих и уходящих облаков. Птицы гомонили в зелени деревьев, радуясь наступлению погожего дня. Кавалькада обогнала купеческий караван, вышедший из стольного града еще затемно, состоящий из десятка телег, на которых аккуратно уложенная рухлядь сверху была прикрыта широкими кусками плотной серой холстины. Проскочила, перешла на рысь, перестроилась на ходу, считай по кромке дороги, у самой обочины. В благодарность сопровождающие купца люди, да и он сам, поснимали шапки, кланялись, здороваясь с воями. По правую руку открылось зеркало реки с изрезанными недавним сходом льдов и половодья берегами. Десна на всем протяжении пути то открывалась, то уходила от дороги за лес и холмы, напоминая о себе лишь доносимой ветерком речной свежестью.
– Пашка… – Ослябь, один из сопровождавших Павла бойцов, догнал лошадь боярича. – Пашка, стой!
