– Все ко мне! Залп по правому крылу копченых! – рявкнул он, поднимая вороп на ноги, первым разрядил свой самострел в скучковавшуюся массу противника. Два десятка болтов покинули ложа арбалетов, еще два десятка сорвались с тетивы самострелов, навсегда потерявших в бою своих владельцев. А вскоре через выкошенный болтами проход прорвались восемь человек в пятнистых рубахах, в разгрузочных жилетах, истекающих кровью, неся на себе двоих раненых. Прошли по навалам из трупов, перевалились через уже такую низкую стену.
– Батька, спасибо, что подсобили! – прохрипел Олесь, запыхавшись, переводя дыхание. Это он, упершись рогом, с остатками людей прорвался на блокпост. – Думали, хана нам.
– На здоровье. Это все с тобой?
– Все.
– А где Мишка со своими орлами?
Более или менее приведя дыхалку в порядок, отдышавшись, намеренно отводя взгляд в сторону, Олесь, осмелившись, выдал:
– Батька, они с нами, а сам Мишка вон лежит. Живой! Но без сознания. По темечку его приложили, с-суки нестроевые, а в лопатке наконечник стрелы застрял.
– Твою ма-ать!
Дикий возглас восторга разнесся у подножия шеломани. Прорвав строй русских воинов, в образовавшийся проход по трупам врывалась конная лава печенегов, растекаясь по сторонам внутри каре. Это было преддверие конца обороны, своеобразные конвульсии перед гибелью дружины, уж слишком огромные силы привел к днепровской рони печенежский князь Курей.
– Образовать стро-ой! В колонну по три! С боков прикрыться щитами, раненых внутрь стря. Приготовиться к прорыву! Арбалеты заряжены! Олесь, замыкающий!
– Есть!
– По-ошли!
Хлипкой, совсем мелкой фалангой, по бокам прикрывшись щитами, быстрым темпом двинулись в направлении возвышавшегося чура. От еще сохранявших строй с их стороны княжеских дружинников кривичей отделяло не больше ста метров.
Напор печенегов на порядки дружины усилился, теперь кочевники давили с обеих сторон. В теле деревянного истукана торчало десятка три стрел. Старик волхв умирал у подножия требища, вестница смерти, войдя в грудь, цветом спелой вишни испачкала его белую, полотняную рубаху. Выцветшими от времени глазами он уставился в голубое утреннее небо, прощался с тем миром, земную жизнь которому посвятил. Он уже не слышал близкого шума битвы, не видел, как порвался русский строй еще в двух местах. Озверевшие степные бандиты, погибая сотнями, конной массой давили остатки славян.
На усах Святослава запеклась кровь, ветер развевал клок седых волос. Прикрываясь круглым, деревянным щитом, он с остатком гридней отбивался от наседавших всадников. Даже несмотря на то, что дружина, считай, погибла, он ощущал, как силы природы, быть может, сами боги помогают, стоят на его стороне. Он чувствовал, что его будто кто-то невидимый прикрывал со спины, закрывая прозрачным щитом, не давая ни стреле, ни копью, ни сабле в этой сутолоке боя дотянуться до него. Он, уверовав в неуязвимость, рубил печенегов перед собой, не отвлекаясь на свой тыл. Ох, немало женщин в печенежских кочевьях не дождутся из набега своих мужей и сыновей, не скоро роды взрастят новых защитников и кормильцев. Удар вправо, и голова шустрого кочевника с длинной густой бородой, полетела на землю, удар влево, и из раны на шее другого бандита фонтаном брызнула кровь. Прикрылся щитом, отвел пику смельчака на лошади, полоснул сталью бедро, лишил иллюзий на сладкую жизнь после боя. Хруст перерубленной кости и дикий вопль. Ох, не ходить тебе больше на двух ногах, печенег, будешь помнить княжий подарок до конца своего века. Лошадь унесла раненого всадника, освободив обзор князю, еще издали он увидал боярина кривичей, тот прорывался к нему со своим небольшим отрядом. Вот он уже рядом, срубил мечом скользнувшего под руку печенега. Шорох, удар в кольчугу, хруст, и князь чувствует боль у сердца. Пробив бронь, стрела вгрызлась в плоть, щит в левой руке сразу стал непомерно тяжел.
– Святослав… – Монзырев заметил боль на лице князя. – Государь, нужно прорываться к ладьям!
– Поздно, друже! Видать, Мара решила указать нам дорогу через Калинов мост.
Монзырев прикрыл князя щитом. В доски стукнули сразу две стрелы, третья, пролетев рядом, впилась в княжью кольчугу. Князь пошатнулся, устоял на ногах, при этом почувствовал тяжесть, легшую на плечи, давившую к земле. Почувствовал, как чьи-то руки уцепились за порваное корзно. Скосив взгляд, увидел лицо молодого кривича, будто из ниоткуда проявившегося, подбородком упершегося в его плечо, прижавшегося своим телом к кольчуге на спине. Смотревшие в пустоту глаза парня говорили о том, что он мертв.
Увидав вдруг материализовавшегося Пашку, Монзырев глянул за спину князю, сразу понял, что все, парень погиб, в спине молодого разведчика, пробив защитную кольчугу, торчат четыре стрелы. В предсмертной судороге Павел вцепился в князя, стараясь намертво закрыть тому спину.
Из шума и толкотни сражения, отбрасывая в стороны неприятеля, показался Горбыль, как ветряная мельница лопастями, сотник работал клинками в обеих руках, матерился по-черному, в нецензурных выражениях поминая и маму, и бабушку печенежских вождей и воинов. За Сашкой, шедшим на острие клина, двигалась, отмахиваясь от постоянных нападок, поредевшая колонна воропа, с пристроившимися к ней княжескими воинами, со слабой надеждой в душе зацепиться за кого-то, глядишь выведет.
– Николаич! Мы с тобой!
Монзырев отвлекся на миг и тут же пропустил удар. В последний момент периферийным зрением заметил летящий клинок, отшагнул назад. Самый кончик сабли молнией пронесся перед глазами, рассекая бровь и щеку на правой стороне лица. Горячей кровью залило глаза, розовой пеленой прикрыв зрение, и тут же кто-то из противников приложился чем-то тяжелым по монзыревскому шлему, напрочь сбивая его с головы, заставляя уйти в нирвану, при этом ощущая, как чьи-то руки, ухватив его, потащили куда-то в сторону.
Беспамятство было недолгим. Сначала накатившая боль, потом шум и давка вокруг привели его в чувство, Сашкин голос неподалеку, галдеж воинов и все та же розовая пелена на глазах.
«Вот и все! – подумалось ему. – Теперь уж никогда нам не вернуться назад!»
Лежа на чем-то твердом, Монзырев так ярко представил себе ставшие родными места неподалеку от реки Псёл, скрученные в узлы кривые березы места силы, у прохода через пространство и время, яркое, такое родное солнце над головой, которое, почему-то вспыхнув, запылало, обжигая своими лучами. И светит оно сейчас прямо в глаза, разгоняя розовую взвесь. Господи, как раскалывается голова! Куда уйти от этой боли?
Словно кто-то неведомый, подслушав его невысказанную вслух просьбу, выключил освещение, прикрыв глаза спасительной тенью, заставил уйти от него боль.
Сознание вернулось к Анатолию вместе с болью. Болела голова, болела правая сторона лица. Лежа с закрытыми глазами, он услышал неподалеку от себя спокойный голос Горбыля. Открыв глаза, скосил их в сторону голоса, руками определил, что его тело прикрыто шкурой, чтоб не замерз.
– Сашка! – хрипло позвал друга, услыхав радостное восклицание в ответ:
