– Прости меня, Господи, будем надеяться, что поможет.
Вошел в круг и монотонно стал зачитывать наговор:
– Небу синему поклонюсь, реке улыбнусь, землю поцелую, в росе умоюсь, Срече порадуюсь. Доверюсь вам во всякий день и по всякий час, поутру и повечеру… Поставьте вокруг меня тын железный, забор булатный, от восхода и до заката, от полдня и на полночь. Пусть вырастет он до небес.… Оградите сварожичей от нежити и нечисти, от черного и белого, от русого и двоезубого, от троезубого, от одноглазого и красноглазого, от косого и от слепого, от всякого ворога, да по всякий час. А с поставленного забора всяк недобрый взгляд соскользнет да назад не воротится.
Весь без остатка отдавшись трехкратному повторению заговора, он, только закончив произносить заклинание, ощутил на груди жжение от своего нательного креста. Сунув руку под кольчугу и рубаху, вытащил наружу еще горячий крестик.
– Однако. Глядишь, и поможет-то бабкин наговор.
Зайдя в конюшню, распорядился:
– Двери закрывайте. Забаррикадируйте их вон тем хламом. Всем сидеть тихо, как мышам, быть готовым успокоить лошадей. Всё, ждем.
Снаружи, со стороны горевшего терема, раздался шум глубокого выдоха:
– Вху-уг!
Это сгоравший дом колдуна рухнул вниз, погребая первый этаж под еще не сгоревшей полностью крышей. Кони в стойлах забеспокоились, затоптались на месте в своих денниках. За пределами конюшни явно что-то происходило. Все рассредоточились по огромному, высокому помещению, каждый пытался найти щель в стенах, приникнув к ней, чтобы хоть что-то разглядеть во дворе.
В какой-то момент Горбыль осознал, что колдун погиб, склеил ласты в доме, как говорится, сгорел на работе, туда ему и дорога. Над широким двором, хлопая кожистыми крыльями, пролетела стая летучих мышей. В узкую щель было трудно разглядеть пернатых. Левым краем стая напоролась на заговоренную стену невидимого круга, посыпалась вниз, ломая шеи и крылья. Остальные, сделав разворот, осели на ветвях ближайших к жилому пятачку деревьях. Разволновавшиеся лошади били копытами в деревянные щиты стойл, несмело подавали голоса, предчувствуя неладное за стенами конюшни. А там было на что посмотреть. Такого количества уродцев и чудаковатостей Горбыль за всю свою жизнь еще ни разу не видел.
Из болота на остров, продираясь сквозь кустарник и сминая его, двигаясь по дорожкам и тропкам, выползали разномастные особи. Отовсюду слышался клёкот, обрывки человеческой речи, детский плач и старческий смех. Кто-то, подвывая, в личине человека, кособоко подтаскивая ногу одну к другой, проследовал через двор. Стайка девок в опрятных сарафанах пробежала мимо, мазнув взглядами по прочным стенам конюшни. Уже знакомый Сашке дедок с суковатой палкой, подойдя к горевшему терему, постоял в раздумье у пожарища, скрылся в темноте. Повсюду мельтешили уроды. Если б не трагичность момента, Сашка отнес бы их к категории клоунов-недоучек. Прикольно переругиваясь между собой, обзывая друг друга непотребными словами, они нарезали круги и петли по территории подворья. Каких-то выползней можно было рассмотреть почетче, не торопясь. Они змеились по земле. С десяток болотниц пеликаньим шагом продефилировали рядом с заговоренным кругом.
– Мама дорогая! – сам себе зашептал Горбыль. – Куда же все это исчезло, не дотянув до двадцать первого века? Ученые зоологи, увидев бы сейчас все это, отгрызли б себе локти от зависти.
Слева от себя Горбыль уловил посторонние звуки. Глухой, монотонный, совсем тихий стук отвлек его внимание от созерцания происходившего снаружи. Скосив взгляд, наткнулся на приникшего к щели Наседу, непрерывно пялившегося на болотную нежить. Звуки, привлекшие Сашкино внимание, были стуком зубов парня.
– Что, сынку, страшно?
– Д-да! – не попадая зуб на зуб, откликнулся Наседа.
– Так ты и не смотри туда.
– Н-не могу н-не смотреть. Тогда еще с-страшнее с-становится!
– Ну-ну. Кстати, скоро рассвет, ночь на исход пошла.
Нечисть колобродила почти до первых лучей солнца, так и не нарушив границу обережного круга. Ретировалась так же быстро, как и появилась, оставив после себя вытоптанную траву по всей округе.
Сашка вышел из конюшни, устало потянулся, улыбаясь солнечным лучам.
– Хорс поднимается на своей колеснице! – восторженно промолвил вставший рядом Кветан.
– Ага, а по двору словно стадо слонов потопталось.
Никто больше не хотел оставаться на злополучном острове. Команду сотника готовиться в обратную дорогу восприняли с радостью, несмотря на то, что кишки играли походные марши на самых низких нотах.
Теперь уже побывавшие в лихих передрягах воины сноровисто выводили из конюшни лошадей. Горбыль, обойдя телеги с неразгруженным добром, отобрал самые «сладкие». Зачем колдуну столько барахла, понять так и не смог. Видно, к крови колдовской примешались капли из семени израилева, византийского и печенежского, все разом, или еще в детстве получил воспитание от хозяина рачительного и скаредного, но теперь этого уже не узнать.
Двадцать две телеги, по числу лошадей, нагруженных сукном, медом, воском, крицами железа, зерном и маслом, выделанными кожами домашней скотины и шкурами самых разных пушных зверей, добрым оружием, да и другим хозяйским барахлом, караваном потянулись по болотной гати, выплескивая из-под колес бурую жижу. Бойцы, контролируя каждый свой шаг, были готовы к любым неожиданностям. За последней телегой шел пешим шагом сотник, бросая косые взгляды то вправо, то влево, часто оглядываясь назад.
Когда последняя телега миновала болота, колесами покатилась по твердому грунту лесной тропы, к Горбылю подбежал радостный Кветан. С восторгом от переполняющих его чувств воскликнул:
– Вышли, батька!
– Вышли, сынок, – словно подводя итог, вымолвил Горбыль.
– Знаешь, а ведь на острове осталось еще много добра. Отгоним домой этот караван, вернемся за остальным. Правда ж, здорово?
– Нет, Кветан. Сюда я больше не ездец. Пропади оно все пропадом. Ты не забывай о том, что это добро кровью оплачено. Хран погиб, а мы даже тело его не нашли. Но это ничего, сынок. Так иногда бывает в разведке. Есть приказ, группа ушла в поиск. При боестолкновении кто-то погиб, кто-то пропал без вести. Хуже всего, что придет время, когда таких пропавших героев объявят предателями.
Горбыль ненадолго задумался, бередя воспоминания о грядущем, шагая рядом с телегой на автомате, возвращаясь в реальность, подтолкнул в плечо Кветана.
– Давай, шуруй в голову колонны.
Оставшись один, меряя шагами пройденный путь, произнес шепотом:
– Радуйся, мальчик, что одержал победу. В твоей жизни она первая и самая сладкая. Сегодня твой день. Радуйся солнцу и небу над головой. Радуйся, что просто выжил.
5
У границы с Диким полем, в лесной глуши, Савар ожидал увидеть все что угодно, но только не то, что увидел. В живописной долине, у довольно широкой реки Псёл, раскинулся город, схоронившийся за высокими, каменными стенами, с башнями и бойницами, одетыми в кирпичную кладку. С каждой стороны стены тянулись на большое расстояние, а выступающие из них башни подчеркивали крепость и неприступность всей конструкции. Подвесной мост был опущен, переброшен через широкий вал с глубоким рвом, прорытым по периметру цитадели. На верху карниза, над галереей южных ворот, на крепком древке развевался стяг с изображением летучей мыши, распростершей крылья над непонятным Савару славянским символом, представлявшим собой слегка растянутый в стороны круг с продольными и поперечными линиями.
