– Нас будут искать, – сказал Эрвин. – Придется маскироваться. Нарядим тебя пастушкой.
– А тебя – дровосеком.
– Ты будешь грязная, босоногая, с прорехами на платье… зато в огромной овчинной шапке, что спадает на глаза.
– А ты, братец, будешь в мешке с дырками для рук вместо рубахи, перепоясанный веревкой и с мечом вместо топора. Потому что ты – глупый дровосек. И еще с большущим шрамом на ноге – по той же причине.
– Нам будут встречаться кайры и спрашивать: эй, ребятня, вы не видели двух лорденышей? А мы им: не видали, но очень любопытно! Какие они из себя, не расскажете ли?
– Кайры скажут в ответ: юная девушка неземной красоты, а с нею паренек такой – бледненький, худосочный, сутулый…
– Укушу! – пригрозил Эрвин, но для начала ущипнул. Подумал и сказал: – В Шиммери тебе придется рожать.
– Почему это?..
– В сущности, там женщины только этим и занимаются. С четырнадцати лет выходят замуж и плодятся, как могут. Их честь и достоинство оцениваются количеством детей.
– Какая-то нелепица! Нет, братец, со мною это не пройдет. Моя миссия – в ином.
Конечно, Иона ждала, что он спросит о миссии, и она с немалой гордостью скажет, что живет ради красоты. Эрвин ехидно продекламировал:
– Иона София Джессика, мать шестерых. Звучит, не правда ли?
– Я стану художницей, – отрезала сестра. – Буду писать иконы и фрески. В них будет тепло и свет, и радость – до слез на глазах. И никогда не выйду замуж.
А потом, помолчав, добавила:
– В Шиммери верят, что у близнецов одна душа на двоих.
Дверь дрогнула от стука.
– Лорд Эрвин, леди Иона, – прогудел голос кого-то из отцовских вассалов, – вы здесь? Мы прибыли за вами. Его светлость очень встревожен.
Три дня назад они сбежали из замка и успели проехать четверть герцогства. Как видно, недостаточно много. Эрвин указал на окно и шепнул:
– Ориджины не отступают?..
Кайр за дверью словно угадал его мысли:
– Милорд, под окном наши люди. Прошу, не совершайте глупостей.
– Что сделает отец?.. – прошептала Иона.
– Ничего хорошего. Отошлет тебя куда-то, а меня – куда-то еще.
– Мы увидимся?
– Не знаю.
– Скажи, ведь ты всегда у меня будешь? Всегда?
Эрвин сказал это, прежде чем отпереть дверь.
Лихорадка – штука привычная, пусть неприятная.
Он нередко болел в детстве, к ужасному разочарованию отца. Герцог Десмонд свято веровал в то, что мужчины Севера неуязвимы для хворей. Если Эрвина угораздило простудиться, то это – свидетельство его телесной и духовной ущербности. Эрвиновы простуды – позор всего Дома Ориджин. Герцог глубоко презирал сына, когда тот болел, и не приближался к его постели. Оно и к лучшему: иначе отец обнаружил бы еще более позорный факт – Эрвину нравилось болеть. То было славное время, когда юный лорд никому и ничего не был должен, имел право спокойно лежать, читать книги, мечтать, болтать с сестрой, которая непременно оказывалась рядом. Сейчас почти то же самое… нет книг и сестры, но есть покой. Много приятного, мягкого умиротворения, равнодушного ко всем тревогам и бедам. Все опасности позади, а сейчас – покой. Вовсе не страшно.
Лихорадка нарастала весь последний день, колотила, обливала морозом, заставляла кутаться в оба плаща и сжиматься комком, подтягивая колени к груди. Временами от озноба он начинал стучать зубами, временами дрожал так сильно, что в потревоженной ране вспыхивал костер. Рана сделалась до странности чувствительна, любое касание отзывалось острее, чем игла, вонзенная под ноготь. Если не хочешь выть и скрипеть зубами – вовсе не шевелись. И забудь о левой руке: любое ее движение разрывает грудь.
Мази и перевязки… Кисточка стала орудием пытки. Все, на что Эрвин оказался способен, – это раздвинуть края раны и уронить каплю снадобья. Потом боль парализовала его. Прошло много времени со дня нападения, – подумал он, когда смог думать. По меньшей мере, несколько суток. Десять порций снадобья, никак не меньше. Хворь должна была уже отступить… рана начала заживать, я увидел бы это, будь хоть немного светлее. Осталось перетерпеть лихорадку – и пойду на поправку. Лекари говорят: лихорадка возникает, когда тело борется с хворью. Прежде не боролось, а теперь борется. Это хорошо! Осталось немного… лишь дотерпеть.
Он кутался в плащи, дрожал от озноба, стучал зубами. Вскрикивал, если жесткая ткань касалась раны. Попытался перевязать ее, но так и не смог: боль оказалась сильнее воли. В сердцах отшвырнул бинт и упал на спину. Дотерпеть… скоро пройдет.
Станет легче. Хворь ведь уже уходит…
– Бей! – рявкнул брат, и Эрвин ударил. Вложил всю злобу во взмах деревянного меча и обрушил на Рихарда. Тот легко отшвырнул клинок своим мечом.
– Плохо, Эрвин, – сказал брат. – Контратака тебя прикончит. Видишь?..
Деревяшка Рихарда уперлась Эрвину в ребра. Он отбил и атаковал снова – с тем же результатом. Снова, снова. Всякий раз Рихард комментировал:
– Запястье держи тверже – меч отлетает после удара… Закрывайся щитом быстрее. Ударил – и сразу в защиту… Не раскидывай руки при атаке – ты подставляешь грудь… Собранней держись, тверже! Ты словно кукла какая-то!
В доказательство последнего утверждения Рихард резко атаковал, нанося боковые удары и наступая. Эрвин пытался парировать и мечом, и щитом, но меч был отбит в одну сторону, щит – в другую, а Рихард ударил прямо в середину груди и швырнул брата наземь. Они прервались, со злостью глядя друг на друга. Эрвин поднялся, отряхивая пыль.
– Поразительно, как ты можешь совсем ничего не уметь! – сказал Рихард. – Ты – просто чудо какое-то.
– Я на два года младше тебя, – буркнул Эрвин.
– И что? Когда мне было тринадцать, я мог выстоять против любого грея! И залезть на эту вот стену без веревки, и проскакать галопом…
Эрвин прервал его:
– А хочешь, поговорим об истории? Скольких императоров ты вспомнишь, кроме Адриана и Того, Предыдущего? Или экономика: назови-ка годовой доход всех тринадцати Великих Домов! Может быть, основной продукт каждой земли? Население?.. Или желаешь сыграть в стратемы, раз уж военное дело тебе так по душе?
Рихард снисходительно усмехнулся. Именно снисходительно, не с раздражением или гневом.
– Пойми, братец, ты не сможешь ни бегать, ни прыгать, ни сражаться, пока не умеешь ходить. Или твоим языком: пока не выучишь буквы, не прочтешь книгу. Вот это, – Рихард взмахнул мечом, – буква А. С нее все начинается. Власть императоров, доход Великих Домов, что там еще ты вспоминал, – все стоит на мечах!
– А мне вот казалось, жизнь начинается с молока и хлеба. Не желаешь ли пройтись за плугом? Может быть, потренируемся доить коров?..
