Эрвин озадаченно свел брови.
– И в чем причина столь разительной перемены?
– Я был к вам несправедлив от самого начала. Вы не таков, каким кажетесь. Мне стыдно за все, что думал о вас.
– Как вы пришли к такому мнению?
Джемис закатал рукав рубахи. Вдоль предплечья шел глубокий порез.
– Изо всех своих поединков я выходил победителем, – сказал воин. – Мне ни разу не доводилось быть раненым. Глядя на вас, я захотел узнать, каково это.
У Эрвина отвисла челюсть.
– Вы порезали руку и посочувствовали мне?! Что за чушь! Вы – Джемис Лиллидей или переодетая герцогиня София?!
– Нет, милорд. Я влил в рану несколько капель сока змей-травы. И понял одно: тот человек, каким я вас считал, не дожил бы до моего прихода.
– Ах, вот оно что!..
Они помолчали.
– Мне бы пригодился спутник на обратном пути, – сказал Эрвин. – Если вы готовы служить лорду-неженке, у вас есть такая возможность.
– Рад служить Дому Ориджин, милорд.
– Имейте в виду, – отметил Эрвин, – я не верну вам плащ, пока не уверюсь, что вы его достойны.
– Ничего другого я и не жду.
* * *
С Того Самого Мига прошло десять дней.
Хворь отступала – бежала с поля боя. Лихорадка больше не возвращалась. Рана ныла на закате и перед рассветом, и в дождь, и чесалась во все остальное время, но это не шло ни в какое сравнение с прежней болью. Левая рука действовала плохо, с трудом сгибалась в плече, но с каждым днем все лучше слушалась приказов.
Эрвин приобрел аппетит дворовой собаки. Всякий раз, как что-нибудь съедобное попадалось на глаза, рот наполнялся слюной, в желудке урчало, а мозг начисто лишался способности думать о чем-то, кроме еды. Время, когда Джемис поджаривал на костре куски зайчатины или оленины, распространяя вкуснейший аромат, становилось подлинным испытанием выдержки. В такие минуты Эрвин и Стрелец глядели костер совершенно одинаковыми тоскливыми взглядами и боролись с общим соблазном: сожрать мясо сырым.
Эрвин заново научился ходить, от чего получал немалое удовольствие. Пройти за какие-то две минуты от землянки до поляны змей-травы, минуя волчью ягоду и лещину, – это просто сказка! Эрвин хорошо помнил время, когда этот маршрут занимал пару часов.
Он стал упражняться в стрельбе из арбалета. Это давало тренировку и рукам, и глазомеру, и ногам: болтов имелось не так уж много, хочешь стрелять – будь добр, ходи и собирай. Об охоте на белок, как и прежде, он мог лишь мечтать, однако научился всаживать болты в тонкие сосны шагов с сорока.
Общение с Джемисом вызывало неловкость. Ни он, ни Эрвин вовсе не были молчунами, но вот общие темы оказались в большом дефиците. Все их знакомство сводилось к походу, так что любое общее воспоминание непременно упиралось в недавнюю вражду или того хуже – в гибель сослуживцев. К тому же, Эрвин был для Джемиса живым напоминанием об унижении. Неудивительно, что воин почти все светлое время пропадал на охоте, возвращаясь лишь к сумеркам. Однажды у вечернего костра Эрвин, изнемогающий от нехватки общения, сказал напрямик:
– Поговорите со мной, прошу вас.
– Да, милорд, – подчинился Джемис и принялся ждать темы, какую предложит Ориджин.
О чем можно поговорить с кайром? О чем угодно, лишь бы не пахло смертью! Этого запаха Эрвину уже хватило с головой. Он выбрал наугад первое воспоминание, до крайности далекое от войны:
– Мне в детстве нравилась дочка Флеминга. Знаете, почему? Она всего боялась. Высоты, темноты, подземелий, оружия, кладбищ, пауков – всего, что только можно выдумать. Чуть что, пронзительно взвизгивала и впивалась в мою руку, могла и спрятаться за спиной… так мило! И самое забавное: она сама любила пугаться. «Милый Эрвин, говорят, в Первой Зиме много старых подземных ходов… не покажете ли мне?» Она – первая девушка, кого я поцеловал, и было это в усыпальнице Ориджинов.
Джемис ухмыльнулся – давно Эрвину не доводилось видеть на его лице улыбку.
– Значит, нам с вами повезло, милорд.
– Вам тоже доводилось целоваться в склепах?
– Нет, я тоже спасся от брака с леди Флеминг. Меня сватали за нее… и я сбежал в поход. А когда вернулся, она была замужем, родила сына и растолстела, как бочка.
– Неужели?
– Ага. Думаете, почему она не показывается в Первой Зиме?
– Стыдится предстать перед сюзереном?
– Не нашлось кареты, которая бы ее выдержала.
Дурная шутка, но Джемис сказал это с таким серьезным видом, что Эрвин хохотнул. Джемис вдохновился и рассказал про девчонку из Лиллидея, что вздыхала о нем, когда Джемису было лет этак девять. Эрвин описал свое знакомство с дочкой Нортвудов: благородная леди Глория столкнула его с крыльца в огромнейший сугроб, уверенная, что это впечатлит гостя. Позже графиня Сибил отпаивала орджем мокрого до нитки Эрвина.
– Вот с медведицей я бы потолковал… – мечтательно закатил глаза Джемис. – Вам, случаем, не доводилось?
Нет, Эрвину не случалось «толковать» с леди-медведицей, зато он держал наготове рассказ о нортвудских банях: в той земле бани общие для мужчин и женщин, а леди Сибил в простыне имеет несравнимые преимущества против леди Сибил в платье.
Не желая отставать, Джемис рассказал о дочке западного барона, которую захватил в морском сражении и держал ради выкупа. Выкуп задерживался, война затягивалась, пленница томилась. Джемис взялся развлечь ее и так здорово с этим справился, что позже девица со слезами умоляла его не брать выкуп и не возвращать ее отцу.
Сгущалась ночь, костер горел, летели искры… Сообразно обстановке Эрвин понизил голос и описал Сюзанну из Надежды: темные кучерявые волосы, вздернутый носик, две родинки на шее. Она лучше всех умела танцевать и звонко смеяться, и слушать, подперев ладонями голову. Казалось, что бы Эрвин ни рассказывал, все было ей интересно. Больше никто из девушек так не умел.
Джемис поведал о дочери купца, в которую влюбился, будучи греем. Бегал к ней каждую ночь, покуда не узнал об этом его кайр и не вышиб из Джемиса всю дурь. Эх… Короткая вышла история, и Джемис довесил еще пару. О замужней леди из Беломорья: она принадлежала к роду Глории, между прочим, а выдумщица была – куда этим юным девицам! И о двух сестрах с островов: никак Джемис не мог выбрать, какая из них ему больше по душе, так что боги выбрали за него – старшая захворала чахоткой.
Ориджин вспомнил графиню Нексию Фейм – туманную и радужную, беспокойную, изящную, как орхидея. Она соревновалась с Эрвином в таинственности, и он почти всегда выигрывал, а теперь жалел об этом. На свете был лишь один человек, кто понимал его до конца: леди Иона. Нексия могла стать второй… если бы Эрвин позволил ей это.
Джемис странно приумолк, и лорд с тревогой заподозрил, что на уме у воина леди Иона. Но оказалось, того просто клонило в сон.
