– Приятно было поболтать с тобой. Еще увидимся.
* * *
Слежку они заметили на Купеческом спуске. То есть, заметил Бакли, а Шестой пялился в небо. С Дворцового острова взмывали шутихи и рассыпались искрами над Престольной цитаделью. Все прохожие задирали головы, глазели на фейерверк, кто-то даже несмело покрикивал: «Слава Янмэй!..» Шпион сделал ошибку: не смотрел вверх, как все, а под шумок решил подкрасться поближе. Вот Бакли его и приметил.
Взял Шестого за локоть, повел по спуску. Шестой бурчал про долбанные праздники и сучьи коронации. Бакли втащил его в двери искровой мастерской.
– Слава императрице, хозяин!.. – крикнул Бакли и получил в ответ:
– Да черт ее знает… может, и слава…
Хозяин вышел, встал за прилавок: косматый и смурной, с усталыми злыми глазами. Бывший солдат, – понял Бакли. Этих сволочей он не любил, хотя и меньше, чем рыцарей.
– Чего вам, парни?
– Зарядить бы очи, служивый.
– Показывай.
Бакли выложил на прилавок самострел. Хозяин выщелкнул стрелу, вынул камушек из крепления на ее острие.
– Это не все, – сказал Бакли и протянул хозяину «кипарис».
– Дрянная штука, – сказал бывший солдат и пожевал губу. – На кой вам этот душегубец?
– Вставь в стрелу заместо «розочки».
– Не встанет, – буркнул хозяин, кажется, с облегчением. – Камень большой, не ляжет в ствол самострела. Забери.
И оттолкнул раскрытую ладонь Бакли с «кипарисом». Тогда Бакли протянул вторую ладонь, пять золотых сверкали на ней.
– А ты возьми стрелку подлиннее, служивый. Пускай камень торчит из ствола, не беда.
– Ты совсем дурак? Его нельзя так носить. Коснешься камнем своей же руки или ноги…
– Не коснусь, не бойся. Заряжай.
Бывший солдат был из этих, странных – тех, кто не хочет денег. Смотрел с отвращением на «кипарис» и на золото. Так смотрел, будто предложили ему съесть коровью лепешку. Бесполезный человечишка, – подумал Бакли. Но вдруг солдат схватил деньги и швырнул в стол. Было ясно: не для себя берет, а кому-то. Сыну, сестре, вдове друга – черт его поймет.
– Давай.
Отнял у Бакли «кипарис» и ушел вглубь мастерской. Там что-то зашаркало, заскрипело, защелкало… Вернувшись, принес самострел, из ствола которого на три дюйма торчала стрела с пылающим оком. Солдат держал оружие как ядовитую змею – на вытянутой руке.
– Возьми. Держи так, к себе не приближай. Убьешься – не моя беда.
– Не надейся, сучонок, – сказал Бакли тихо, чтобы солдат не расслышал.
Они вышли на спуск, и Бакли отыскал взглядом былого шпиона. Мужичонка стоял на той стороне улицы – как бы скучал, как бы разглядывал колбасную лавку.
– Принеси-ка пользу, братишка, – Бакли указал Шестому на шпиона, а затем – на узкий темный переулок.
Спустя две минуты мужичонка извивался, прижатый к стене чьего-то сарая, а Шестой отбивал ему внутренности.
– Простите… – блеял шпион и охал, когда кулак врезался в живот. – Ох. Пощадите… ох!
– Скажи, чей ты, тогда пощадим. Кто тебя послал? Северяне? Аббат? Айра-Медея?
– А?.. Кто?.. Ох!.. Пощадите, добрые люди! Умоляю!..
– Ладно, – буркнул Бакли, – плевать, кто послал. Отпусти его, Шестой.
Верзила отступил на шаг, и шпион некоторое время молча дышал, тупо хлопал глазами, не веря в спасение. Потом расплылся в щенячьей улыбке и бросился бежать. Бакли поднял самострел и пальнул бегущему в спину.
Когда тело перестало дергаться, он подошел поглядеть. Разряд спалил одежду и кожу меж лопаток шпиона, обуглил мышцы. На спине мертвеца чернел огромный смрадный ожог, в центре которого торчало оперение стрелы. Сам «кипарис» вплавился так глубоко в ткани тела, что даже не был виден.
– Южная сука не лгала, – кивнул Бакли. – «Кипарис» – мощная штука. Ну-ка, братец, вытащи его и почисти.
Шестой похлопал глазами:
– Порыться в трупе и вытащить око?
– Оно стоит двести эфесов! Предлагаешь оставить похоронщику? Давай, дружок, принеси пользу.
– Сучья работа, – пробурчал Шестой и склонился над телом.
Вечером в таверне Шестой принес камень Бакли. Но не отдал, а лишь показал и сунул в карман.
– Ты чего это?
– Он не твой, а хозяина. Вот хозяину его и отдам.
– Не мой?
– Не твой. Ты купил его на хозяйские деньги.
Бакли озверел: безмозглая дубина – а туда же, умничает!
– Я – рука хозяина, сучий ты хвост! Я – его доверенный, я – его спаситель! Я тащу хозяина из болота!
– Ты только тратишь деньги и командуешь. А сучьи дела делаю я. Вся грязь мне, а деньги – тебе. Это что, справедливо?
– У меня есть мозги, вот и командую! Понимаешь или нет? Хотя где тебе понять, тупому мордовороту!
В следующий миг Бакли оторвался от земли и завис, хрипя. Ладонь Шестого сжимала ему горло. Бакли ловил воздух ртом, пытаясь вдохнуть. Шестой положил ему на язык камень, что час назад был в теле мертвеца.
– Кто тупой мордоворот? Я?
– Нет, нет…
– Я тупой? Я тебе эту дрянь в глотку затолкаю! Я тупой?! Я?!!
– Нет, прости, братец, ну прости…
Шестой швырнул его на пол, Бакли кое-как поднялся на четвереньки, закашлялся.
– Прости меня, дружок… кха-кха-кха… ну, слетело с языка, сглупил… кха-кха… работа видишь какая нервная… Я и осерчал, а на тебе сорвался… Дурак я… Ну ты же знаешь, как тебя люблю. Всегда же о тебе забочусь, родной мой!.. Кха-кха-кха… Прости, брат!
– Ладно, – Шестой отошел от него, сел, бросил на стол «кипарис». – Давай сыграем.
– У тебя же денег нет.
– Я одолжу у хозяина. Вот этот камушек. Говоришь, он стоит двести?
Бакли сел напротив.
– Ты же проиграешь, парень. И будешь должен хозяину двести золотых. Как вернешь, а?
– Это мое дело, Бакли. Играешь или нет?
Сверху или снизу. Плевать на голову или ползать на четвереньках – вот выбор. Иногда приходится то, иногда другое. Но никого не презираешь сильней, чем тех, перед кем только что стоял на коленях.
– Играю. Я раздену тебя, дружок. И посмотрим, что скажешь хозяину. Как без меня выкрутишься – посмотрим.
Он взял колоду, перетасовал. Шестой не возражал, лишь слушал, как карты шуршат друг о друга. Бакли швырнул ему две и две взял себе. Раскрыл – два короля. Гарантированная победа. Все равно, что получить деньги по векселю.
– Так что, дружище, какова ставка? – насмешка сочилась ядом. – Цельный камушек? Двести эфесов?
