– Ваше величество… – невнятно, водянисто промямлил Борн, – простите меня…
– А что вы готовы сделать, чтобы заслужить прощение?
– Я… у меня… есть деньги. Ваше величество… пятьдесят тысяч золотых…
– Всего-то?
– Семьдесят… восемьдесят… – он облизал пересохшие губы, – сто…
– Предлагаете императрице жалкие сто тысяч?..
– Сто двадцать… сто пятьдесят! Ваше величество, у меня нет больше. Клянусь! Сто пятьдесят тысяч!..
– С чего вы взяли, что дело в деньгах? Юлиана Великая объединила Империю благодаря своему исключительному чувству справедливости. По мере возможностей, я хочу следовать ее примеру.
Минерва дала знак, и генерал ткнул в руки министру исписанный лист бумаги. Борн поднес его к близоруким глазам, забегал зрачками по строкам…
– Ваше величество, но это… это же…
– Признание в совершенных преступлениях – мошенничестве и казнокрадстве. Вам следует вписать точную сумму, которая мне неизвестна, и поставить подпись.
– Но я не… так нельзя!.. Лорд-канцлер не позволит!..
Генерал ударил его в живот с такой силой, что Борн упал на колени.
– Забудь лорда-канцлера, ничтожество. Перед тобой императрица!
– Подумайте, ваше величество, – прохрипел Борн, – казна пострадает… рухнет налоговая система! Ущерб Империи…
Минерва подняла палец, требуя тишины.
– Шхуна «Стремительная» сегодня отправится в плавание и со временем причалит в некоем порту. Его название во всей столице буду знать лишь я. Если лорд-канцлер и захочет помочь столь невежливому человеку, как вы, то ничего не сможет предпринять. Лично вы находитесь под защитой Ориджина, но вашу семью не защитит никто… кроме вас. Подпишите данную бумагу, а позже – по моему сигналу – придите в суд и устно повторите признание. Притом отметьте, что ни ваш помощник Франк Морлин-Мей, ни министр финансов Альберт Виаль не повинны ни в чем, а вся тяжесть преступления лежит на вас. После того, как состоится суд, шестеро близких вам людей обретут свободу.
Министр задрожал всем телом. Приговор суда по такому обвинению – десять лет каторги в рудниках.
– Ваше величество, умоляю… ради Янмэй, будьте милостивы… возьмите деньги!
Владычица усмехнулась:
– О, разумеется, и деньги тоже! Вы вернете каждую агатку, которую успели украсть со дня начала мятежа. Вернете не в казну Роберта Ориджина, а на особый счет Короны в банке Конто.
– Ваше величество, я уже потратил…
– Как жаль… Надеюсь, ваша семья простит вас.
– Если я не… если не смогу, то… что будет с ними?
– Пофантазируйте об этом в свободное время. Хотя у вас его так мало – все дела, дела… Не смею больше задерживать, сударь.
По знаку императрицы воины схватили Борна и вытолкнули на лестницу. Он попробовал задержаться:
– Ваше величество…
Минерва даже не обернулась, а в спину министра уперся клинок. Больше никто не сказал ни слова, пока Борн не покинул грузовую палубу. Когда он исчез, гвардейцы закрыли бочки.
– Как только судно отплывет, – приказала Минерва, – выпустите их, накормите и напоите.
– Будет исполнено, ваше величество.
– Дальнейшие инструкции вам известны.
– Так точно.
Генерал Алексис все еще смотрел в люк, в котором исчезла спина министра. С брезгливою злобой он сказал:
– Серпушка наказана… Но чертова искра живет и здравствует!
Мира же поймала себя на том, что не ощущает никакой злости. Еще час назад был и гнев, и презрение… А теперь, когда задуманное свершилось, осталось странное чувство – запоздалая робость. Оказывается, я могу?.. Имею право быть злой и мстительной, наказывать, уничтожать?.. Титул императрицы явно подразумевал это, и Мира не сомневалась – пока не сделала. Теперь же взяла оторопь, даже испуг: боги, я хватила через край! Одно дело – изображать грозный вид, совсем иное – брать заложников, шантажировать, ообещать расправу. А что, если Борн не поверит моим угрозам? Сейчас-то напугался, но после успокоится и решит, что я блефую. Если мне придется привести угрозы в исполнение – что тогда? Прикажу убить невинных людей? Пойду на попятную, Борну с Ориджином на смех? Возможно, лучше отступить прямо сейчас? Борн готов заплатить сто пятьдесят тысяч – это очень немало, с лихвою хватит на ремонт путей!.. Но как тогда быть со справедливостью? Чем я буду лучше лорда-канцлера, если соглашусь на взятку?..
Словом, Мира пребывала в смятении чувств, когда генерал Алексис произнес свою реплику. Жгучая ненависть в голосе полководца удивила ее.
– Генерал, разве Борн причинил вам зло? Лично вам?
– Он – нет. Но тот, кому он служит…
– Вы ненавидите Ориджина?
Еще недавно она сама питала к герцогу нечто, весьма похожее на ненависть. Но сейчас, спросив вслух, заметила несуразицу. Герцог – самовлюбленный нахальный негодяй… Но прямо ненавидеть – не много ли чести?
– Ориджин попрал законы войны, – процедил Серебряный Лис. – Он был разбит на честном поле боя, но ударил в ответ ночью, исподтишка, в спину – как последний разбойник. Его люди даже нарядились бандитами, поменявшись одеждой с лабелинской швалью! Они не гнушались резать спящих, поджигать дома с солдатами внутри! Четверть моих воинов погибла, даже не взяв в руки меча. Среди них было двое моих друзей…
Генерал осекся, заметив удивление на лице Минервы.
– Простите, ваше величество. Я не имею права изливать чувства при вас.
– Вы имеете полное право говорить мне все, что сочтете нужным. Ваши чувства понятны мне. Удивило другое: почему вы не взяли дворец Пера и Меча?
– Виноват?..
– Когда вы вернулись в столицу с тремя полками, Ориджин удерживал дворец. Ваши воины были измотаны и обескровлены, но вдесятеро превосходили числом. Отчего вы не пошли на штурм?
– Владыка Адриан приказал мне дождаться его прибытия, тем временем дав отдых солдатам.
– Но почему вы не атаковали, когда Адриан погиб?
– Я счел нужным узнать решение нового императора.
– Так вы и сказали мне тогда, и я не удивилась, поскольку не знала, как сильно ненавидите Ориджина. Теперь – знаю. Вы – решительный человек, не из тех, кто боится ответственности. И вы имели личные причины уничтожить герцога.
– В тот день ваше величество сами назвали причину: если бы мы убили Эрвина, армия генерала Стэтхема вошла бы в столицу и устроила кровавую баню.
Мира полностью поверила бы этому доводу, не вспомни генерал ее же слова. «Вы же сами говорили…» К чужим аргументам зачастую прибегают тогда, когда свои хотят скрыть.
Так или иначе, пожалел ли Алексис своих измученных солдат, совершил просчет или попросту струсил – сейчас нет смысла лезть ему в душу.
