Моран Степной Огонь прикусил губу до крови, сплюнул красную слюну.
– Мелоранж мой!..
– Не ваш. Чем бы ни обидели вас Литленды, вы уже вернули сполна. Удовольствуйтесь этим и отступите.
– Орда хочет трофеев!
– Орда сохранит Степь. Лучшего трофея нельзя и вообразить.
Правый спутник Морана взялся за меч.
– Давай убьем ее, вождь!
– А попробуйте! – с нежданным для самой себя гневом рявкнула Минерва.
Зашелестели клинки гвардейцев, покидая ножны. Пальцы Миры сами собою потянули из ножен Вечный Эфес.
– Убьете меня, янмэйскую императрицу? Начинайте! Сперва умрете вы, глупец. Потом – ваш вождь. Потом – все, кто приблизился к нам. А потом войска Ориджина придут в Степь, возьмут ваших жен и детишек и сложат такой вот вал поперек Крутого Брода.
Она швырнула букет на груду костей.
– Где же ваш пыл, лошадники? Отчего застыли?!
Пауза длилась очень долго. Огонь, бурливший в душе вождя, отражался гримасами на лице.
Он сказал:
– Литленды заплатят золотом.
– Нет. Вы взяли достаточно. Теперь вы вернетесь в Степь. Или – не вернетесь никогда.
– Пастушьи Луга – наши.
– Общие, согласно Юлианину закону. Но Литленды больше не попытаются присвоить их. Слово императрицы.
Он помедлил еще.
– Я хочу девушку. Ребекку Литленд.
– А вы думаете, она – моя собственность?
– Люблю ее, – сказал Моран.
– Ребекке решать. Сделайте предложение. Если она согласится, я благословлю ваш брак.
Он снова задумался.
– Вождь, мы же не… – начал левый спутник, и Моран ударил его по лицу древком копья. Шаван выплюнул кровь с обломком зуба.
– Я решил, – сказал вождь. – Будет мир.
– Литленд? – спросила Минерва.
– Ползуны свое получили. Мы пощадим их.
– Пленные?
– Пусть убираются на все стороны.
Мира кивнула.
– Корону это устраивает. Дайте букет.
Вождь не понял ее. Она пояснила:
– Вы не знаете вассальной присяги. Ее заменит букет – и два слова. Поднимите цветы, дайте мне и скажите то, что нужно.
Синеглазый смотрел ей в лицо. С полной ясностью Мира понимала его мысли. Заманчиво, Дух Степи, как же заманчиво: дать волю гневу, выхватить меч и зарубить девчонку на месте. А там – будь что будет! Будь на кону его голова, он бы рубанул не задумываясь. Будь ставкою головы всех его спутников – поколебался, может быть, лишнюю секунду. Но Степь… Великая Степь – под сапоги северян!..
Моран сделал три тяжелых шага, неловко нагнулся, опершись на копье, и поднял букет. Подал Минерве.
Она ждала клятвы, держа пальцы на рукояти Вечного Эфеса.
– Ваше величество, – произнес Моран.
* * *
Едва трое послов Короны зашагали к поезду, на плечи Миры навалилась безумная усталость. Все тело налилось свинцом, ноги едва не подгибались.
– Прошу, помогите мне.
Капитан и кайр одновременно подали руки. Мира оперлась на локоть Шаттэрхенда. Джемис взял у капитана неудобную клетку с голубями.
– Отправить птицу Ориджину… Герцог же понятия не имел, что должен выступить на Запад?
– Я не стала тревожить его пустяками.
– И никакого полка у Крутого Порога?
– Моран мог проверить эту часть истории: послать птицу своим людям на Пороге. Так что полк есть – стоит у Юлианина Моста, готов к маршу.
Джемис уважительно кивнул:
– Красиво сыграно.
Мира хотела пошутить о девичьей власти и силе цветочков… Но слишком устала для болтовни. Выдавить лтшнюю фразу было бы подвигом.
– Я составил мнение, – сказал кайр Джемис. – У вашего величества есть нечто общее с милордом.
И добавил после некоторого колебания:
– Сейчас не лучшее время, но я считаю, вы должны знать. Крестьянский бунт из Южного Пути перекинулся в Земли Короны. Бунтари приближаются к столице.
Перо – 7
Декабрь 1774Г. ОТ СОШЕСТВИЯ
Дорога из Флисса в Алеридан (герцогство Альмера)
Старик имел роскошные усы: залихватски подкрученные кверху, осеребренные проседью. Возможно, как раз благодаря усам он и занял самое видное место в фургоне: впереди, на высокой лавке, спиной к козлам. Когда было ему скучно – отодвигал холщовую завесу, глядел на дорогу, поучал возницу. Когда начинал замерзать – задергивал полотно, разворачивался лицом внутрь фургона и принимался чесать языком. Что-что, а поговорить он любил и умел.
– Самое обидное: пострадал-то я зазря! Пал жертвою самой мерзкой и несправедливой напраслины. Десять лет я прослужил часовщиком у одного лорда – имени называть не стану, лорды того не любят. Служил верой и правдой, честь по чести – не так, как молодежь всякая. Любые задания исполнял: и сложные, и муторные, и сумасбродные. Велел его милость починить прабабкин «Коллет» – беру и чиню, не ропщу. Даром, что часики тридцать лет в комоде пролежали без завода, все шестерни потемнели, все щели пылью забились. Неделю только чистил, вторую чинил, на третью – пошли, родимые! Приказал брат его милости смастерить часы для собаки – и это сделал. На кой, спросите, терьеру часы? Брат его милости – знатный охотник, огромную свору держал, а одна сука была в особом почете. Он ее таскал повсюду, прямо не расставался. Пристроил на ошейник часы, научил собаку по команде «Время!» подбегать и подставлять холку так, что циферблат виден. Он ей тогда чесал шейку… А однажды встали башенные часы на шпиле дворца – в сотне футов над землей! Так и тут я выручил его милость: три часа провисел на веревках, что циркач какой-то, – но исправил.
До того старик увлекался воспоминаниями, что забывал с чего начал. Но фургон полз медленно – по зимнему-то снегу, – делать так и так было нечего, потому все слушали. Одна Анна Грета прерывала его недовольным, скрипучим окликом:
– Сколько можно лить из пустого в порожнее? Не мужик, а малая девка!
Ничуть не смущаясь, старик осаживал ее:
– Ты, голуба, хоть и пожила на свете, но ума не набралась. Нельзя перебивать мужчину. Мужчина не затем говорит, чтобы его перебивали, а затем, чтобы слушали и получали опыт. Была у меня давеча воспитанница – вполовину тебя моложе, но эту истину крепко знала. Уж на что умела слушать – я диву давался. Каждое мое слово впитывала, сама лишнего звука не роняла без нужды. А если говорила что-нибудь, то непременно со смыслом. Знала цену слову! Но с нее-то, воспитанницы, моя беда и началась…
Поглаживая себя по животу, в напряженные моменты теребя усы, старик излагал свою историю. Лорд с женою захватили благородную девицу – заложницу. Приставили к ней пару солдат охраны, да еще его, часовщика. Для душевности: чтобы развлекал барышню беседами, присматривал по-отечески. Очень ею дорожили лорд и леди. Потом лорд уехал куда-то, а его брат – у которого собака с часами, – решил взять пленную девицу на охоту. Узнав об этом, часовщик предупредил подопечную: «Не соглашайся. Не охотиться тебя зовут». Но брат лорда увез девицу силой, а леди узнала об этом и напустилась – на кого бы вы думали?.. На старого часовщика! Нашла крайнего! «Ты, старик, не берег девушку, а помог развратнику с похищением!» И поди ей докажи, что ошиблась. Она же дворянка! Если что втемяшила в голову – не выбьешь. Вот и пришлось бедняге-часовщику бежать со двора, иначе светили ему полста плетей, или еще похуже. Несправедливо!..
