Вряд ли он мог удивить кого-нибудь своим рассказом. Каждый в фургоне хлебнул несправедливости полной ложкой. Взять Мэтта и Рину – молодоженов из деревеньки на Мудрой Реке. В октябре они отыграли свадьбу, а неделей позже налетели воины барона, пожгли все амбары и угнали всю скотину – чтобы северянам не досталось. Ничего на зиму не оставили – такой вот подарочек ко свадьбе. Мэтт и Рина бросили родной дом и пошли на юг, надеясь наняться на работу где-то, куда не добралась война. Под Лабелином перехватил их конный разъезд герцога:
– Как звать, здоровяк?
– Мэттом.
– Оружие держать умеешь?
– Я крестьянин…
– Значит, дадим вилы, с ними управишься. Мобилизуем тебя в пехоту!
Мэтт не понял, что значит «мобилизуем». Смекнул одно: велят сражаться за лордов – тех самых, что бросили их с Риной голодать. При первом случае удрал он из армии герцога – и сделался преступником, дезертиром. Теперь влюбленные бежали за тридевять земель без гроша в кармане, не надеясь когда-нибудь вернуться на родину.
Или вот Анна Грета со своим мужем-подкаблучником и приемной дочуркой Джи. Эти были процентщиками в городе Дойле, имели большой дом, хороший доход. Когда северяне ворвались в город, все трое попали в плен. Вместе с тысячей других бедолаг ждали смерти на площади. Мятежники хотели порешить всех без разбору, но потом передумали, отпустили. Анна Грета с мужем и Джи пришли домой – а дома-то нет, одно пепелище! И не северяне сожгли, а свои же соседи – должники. Выпустили злость, утолили зависть…
Словом, старый часовщик никак не мог считаться самым несчастным. Но таков был талант рассказчика, что все в фургоне сочувствовали ему, скорбно кивали головами. А малютка Джи дергала за палец и спрашивала:
– Деда, скажи еще разок: как тебя зовут?
Очень она любила, каким важным и вкрадчивым тоном часовщик произносил:
– Имя мое – Инжи Прайс, а прозвище – Парочка. Иные обижаются на клички, но я не таков. Скажи: Инжи Парочка – я только улыбнусь!
А фургон тем временем все полз и полз по свежему снегу на юг. От порта Флисса, что на берегу Дымной Дали, Графскою дорогой вглубь герцогства Альмера. Подальше от сумрачных лордов, от Южного Пути и северного мятежа.
* * *
– Давайте заночуем в гостинице, а?.. – проныл муж Анны Греты. Он всегда говорил таким тоном, будто подумывал заплакать.
Кол огрызнулся:
– А что, у тебя в карманах звенит?
Кол был худой, как палка, но жилистый и жесткий, будто дубленый. Носил на поясе тесак такого размера, что впору барану расколоть череп, да еще кинжал, и второй – в сапоге. С Колом ехали два приятеля ему под стать. Фургон с лошадьми принадлежал этой троице.
Муж Анны Греты жалостно развел руками и запричитал, что денег-то нет, откуда они у бедных беженцев, но очень уж холодно в фургоне, даже днем холодно, а ночью-то вовсе околеть можно.
– И куда ж тебя пустят, нищего? – ухмыльнулся Джон – колов дружок.
Муж Анны Греты сказал: вон впереди какая-то деревенька, давайте попросимся – авось примут. В Альмере народ зажиточный, а войны не было, люди не озверели. Может, кто и сглянется на наши бедствия… Сама Анна Грета помалкивала – не хотела канючить да унижаться, в их семье для этой роли служил муж – но вид имела вполне согласный. Мэтт и Рина тоже согласились: попробуем напроситься на ночлег, авось примут. Мы бы приняли…
Странно: Кол с дружками, кажется, не обрадовались грядущей ночи в тепле. Но спорить с большинством не стали. Въехали в деревню – она звалась Дорожным Столбом. Остановили фургон у одной, второй, третьей избы. Женщины ходили просить о ночлеге, взяв с собой для убедительности малютку Джи. Всюду ответ был один: понимаем ваши бедствия и сочувствуем, но помочь никак не можем. Это ж дорога с севера на юг, тут беженцы сотнями проходят, каждая койка, каждый тюфяк уже заняты, даже в сарае места не нет. Без толку наведавшись в десяток дворов, женщины стали впадать в уныние. Кол с дружками, напротив, почему-то веселели. Что до часовщика Инжи Прайса, то он питал смешанные чувства. С одной стороны, заманчиво отоспаться в тепле, на мягкой постели. Разменяв пятый десяток, начинаешь ценить уют… С другой же стороны, в фургоне можно сменяться: по очереди то спать, то править. Ночь тихого хода лошади выдержат, а целая ночь – это лишние двадцать миль между Инжи Прайсом и теми, кто, возможно, скачет по его душу. Встреча с ними – это нечто похуже ночи на морозе… По правде, даже сравнить нельзя, насколько хуже.
– Ладно, не улыбнулась нам удача – значит, едем дальше, – сказал Парочка, но тут над дорогой повеял запах пирожков.
Никто не смог устоять перед соблазном. Фургон остановили у дверей харчевни. «Лучшие пирожки от Леридана до Флисса», – значилось на вывеске в форме кренделя. Лучшие или нет, но они были горячими, да еще и с мясом, да к тому же с чашкой лонка впридачу – горького альмерского чаю из ячменя. Хозяйка харчевни окинула путников опытным взглядом: «Беженцы с Южного?» – и скинула десятую часть цены. Половина агатки нашлась у каждого путника, а большего и не требовалось. Все размякли, отяжелели в тепле. После ужина выйти назад, на мороз, казалось теперь совсем уж невыносимо. Подпустив жалобы в голос, муж Анны Греты спросил:
– Скажи, добрейшая хозяйка, не найдется ли в вашем поселке местечка, чтобы…
– Заночевать? Где там! Все забито! А станет еще хуже. Слыхали: герцог нетопырей побил искровиков при Лабелине! Теперь вторая волна побежит – пуще первой…
Вдруг хозяйка спохватилась:
– Постойте-ка. В Дорожном Столбе мест нету, но есть же «Джек Баклер»! Это трактир такой. В трех милях отсюда, в леске за старым карьером. Его мало кто знает – поди, найдутся для вас койки!
– Трактир в лесу? – удивился Кол.
– А что такого? Летом туда охотники захаживают, зимой порожним стоит.
– Мало кто знает?
– Ага. Только наши знают, да монастырские, да графские ловчие. Больше, пожалуй, никто.
Теперь уж вся группа была единодушна. Даже Кол с дружками попросили: покажи дорогу, хозяйка. Она показала.
Инжи сказал ей на прощанье:
– Ты – добрая женщина. Хочу отблагодарить тебя. Знай: я – часовщик, каких мало. Скоро открою в Алеридане свое дело – ты заезжай, состряпаю тебе самые лучшие часы за бесценок! Или даже парочку по цене одних! Так меня и запомни: Инжи Прайс по прозвищу Парочка. Спросишь мастерскую Парочки – тебе покажут.
Стояли поздние угрюмые сумерки, когда фургон свернул на проселочную дорогу и двинул в объезд старого карьера.
У Инжи Прайса не имелось детей. Не успел он озадачиться семейным вопросом, все находились дела понасущней… Но в последний год – а особо в последний месяц – угнездилась в голове неспокойная мыслишка: отчего у меня нет детей? Как бы хорошо, если б были… Имелась причина, по которой именно сейчас Инжи так часто думал о потомстве. И даже не о детях вообще, а конкретно – о дочери.
