Это чувство распахнуло дверь, и в нее ворвалась череда иных, столь же сильных. Ностальгия по первым месяцам в Уэймаре – безоблачной тогдашней гармонии, светлой безмятежности, никогда не изведанной в Первой Зиме. Жгучая благодарность мужу за его любовь – такую искреннюю любовь к Ионе живой, Ионе сонной, капризной, слабой, непонятной, к Ионе настоящей, без агатовских доспехов. Стыд перед Виттором – как же ужасно, непростительно мало отвечала она на его чувство!
За завтраком ей хотелось плакать от неизбывной нежности и позднего раскаяния. Эрвин, конечно, заметил состояние сестры и спросил. Она ответила:
– Я тоскую по Виттору.
Брат улыбнулся:
– Забавное совпадение.
– Грустное…
– Грустно быть в разлуке с мужем. Но совпадение все же забавно. Видишь ли, вся важная почта во дворце сперва попадает мне на глаза. Нынешним утром доставлено вот это.
Он подал ей конверт с сургучной печатью Шейланда. Внутри оказались семь страниц, исписанных мелким почерком.
Всякий агатовец начал бы письмо с самого важного: военное правило, въевшееся в родовые черты. Коль письмо о любви, первой строкою стояла бы любовь; коль о конфликте – вначале шло бы: «Миледи, нам необходимо прояснить…» Виттор же покрыл семь листов рассказом о повседневной жизни. Он расписывал зимний Уэймар: снежные шапки на крышах, гирлянды сосулек, узоры на окнах. Показывал санный путь через замерзшую Дымную Даль и грузовые пирсы, к которым вместо кораблей причаливают сани. Писал о здоровье Джейн, которую Иона оставила в лучшей из городских больниц. И о кастеляне Гарольде, сбивающемся с ног, чтобы устроить гарнизону лучшее пропитание, несмотря на заносы. И о жене кастеляна, что души не чает в зимнем саде, и о роскошных новых лошадях, что пополнили конюшню, и о веселых частушках, с которыми вторгся в Уэймар наступивший новый год… Лишь под конец, будто набравшись смелости за семь этих листов, Виттор писал: «Невыносимо скучаю по тебе, душа моя. Лишь потому до сих пор не слал известий, что не был уверен в твоем желании меня слышать. Но нынче вот, как видишь, не вытерпел…»
Иона уронила слезу на бумагу. Виттор казался ей лучшим человеком на свете.
– Хочешь к нему? – спросил Эрвин.
– Не знаю…
Она очень хотела, чтобы муж оказался здесь, рядом. Но, обидев его надменностью, не смела просить его приехать.
– Наверное, мне стоит…
Кайр Джемис не дал ей разрешить сомнения. Он шумно ворвался в комнату, предваряемый цокотом когтей Стрельца.
– Милорд, есть новости! Вернулся генерал Гор и просит встречи с вами наедине.
– Хм, странная и сомнительная просьба… Я не имею секретов от моих вассалов. Будьте добры, Джемис, соберите военный совет. Пригласите на него и братьев Нортвудов.
* * *
– Генерал Гор! – воскликнул Эрвин, стремительным шагом входя в зал. – Как я рад встрече! Ваше возвращение в столицу может означать лишь одно: восстание Подснежников благополучно развеяно!
По напряжению генеральского лица Эрвин должен был заметить, как и сестра: Гор вернулся с плохими новостями. Однако Эрвин сиял.
– Я полагаю, боевые потери ничтожны? Вероятно, повстанцы просто сдались на вашу милость! Как могли они сохранить мужество, увидев перед собою блистательные искровые полки?! Это попросту невозможно!
Он остановился над генералом, и тот рванулся встать, но Эрвин коротким жестом велел военачальнику остаться на месте.
– Герой-победитель не должен вставать, когда входит какой-то политик! Если желаете знать мое мнение, то полководец, одержавший триумф, должен по меньшей мере месяц провести исключительно лежа. Победа – чертовски утомительное дело, выматывает просто до невозможности, уж мне ли не знать!..
Он хлопнул руками, жадно потер ладони:
– Итак, генерал. Как это было?
– Мы отступили, милорд.
– Разумеется! Не торчать же вам теперь вечно в полях под Хэмптоном!
– Мы отступили и избежали боя, милорд. Возникло непредвиденное обстоятельство. Повстанцы оснащены искрой.
Брови Эрвина поползли вверх.
– Генерал, мне лучше услышать это еще раз, чтобы исключить ошибку восприятия.
– Повстанцы применили искровые самострелы и убили четверых наших парламентеров. Учитывая огромную численность их войска и возможность наличия искры у многих, вступать в бой было очень рискованно. Потери грозили стать огромными, а победа не была гарантирована. Я предпочел отступить.
– Пф!.. – весьма отчетливо фыркнул барон Стэтхем.
– Генерал, я услышал следующее, – неторопливо заговорил Эрвин, – бунтари убили парламентеров, но вы не наказали их, а предпочли отступить – на том весомом основании, что у парочки крестьян оказалось искровое оружие. Верно ли я понял вас?
– Лорд-канцлер, но…
– Герцог, – поправил Эрвин. – Сегодня я предпочитаю зваться герцогом. Как в день, когда мои кайры разбили двенадцать искровых полков генерала Алексиса Смайла.
– Герцог, если самострелы имелись у главарей бунта, то стоило опасаться их наличия у многих повстанцев.
– О, в высшей степени логично! А если бы меж бунтарей попался один толковый мечник, вы решили бы, что все они – мастера клинка?! Это крестьяне и ремесленники, генерал! Гончары, медники, сапожники, портные! Они всю жизнь занимались тем, что лепили горшки, шили штаны, вколачивали гвозди в подметки. Крохотные такие гвоздики! Если мне нужны штаны или сапоги, или, тьма его сожри, цветочный горшок – я нанимаю одного из этих парней. Но когда нужно защитить столицу от толпы обезумевшей черни – я зову искровых гвардейцев. Я наивно полагаю, что они всю жизнь учились именно этому делу: защищать чертову столицу!
Лицо генерала покрылось румянцем – скорей, от гнева, чем от стыда.
– Герцог, вы же сами приказали подавить восстание малой кровью, сберечь жизни и гвардейцев, и крестьян. Это никак не представлялось возможным из-за искры…
– Я велел подавить восстание! С этого глагола начинался мой приказ! «Подавить» и «сбежать» – замечаете грамматическую разницу? Разные префиксы, разные суффиксы, и уж точно разные смысловые корни! Бежать или давить – диаметральная противоположность, как у хищника с травоядным!
– Герцог, я отступил лишь затем, чтобы взять подкрепление. Дайте мне дополнительные войска – и я завершу дело!
До сей минуты Крейг Нортвуд хранил молчание. Он был очень рад приглашению на высший военный совет и напряженно скрывал радость от Эрвина, на которого все еще злился за ненайденную леди Сибил. Сокрытие чувств отнимало часть его умственных сил, потому он отставал от хода беседы. Но теперь, наконец, ухватил суть и взревел, стукнув кулаком по столу:
– И ты смеешь звать себя полководцем?! Ты солдат или овца?! Просишь подкрепление, чтобы разогнать стаю лаптей! Позорище!
