– Ах, красота – это ффсе в нашшей суетной жизни! – вставил министр двора. – Што жизнь без красоты?.. Одно мучение!..
А леди Аланис тихо хлопнула в ладоши, обратив к себе Дрейфуса Борна:
– За беспокойство, причиненное лорду-канцлеру, на вас налагается штраф. Сбор налогов в феврале, марте и апреле должен вырасти на десять процентов. Как этого добиться – ваша забота, господин Борн.
– Но, миледи…
– Прекрасная мысль, – с ухмылкой кивнул Эрвин. – Лишние десять тысяч в месяц очень пригодятся государственной казне. А вас научат впредь держать свое слово.
– Но, милорд… – Борн осекся, напоровшись на острые взгляды агатовцев. – Гм… Да, милорд. Разрешите идти?
– Ступайте… Кузен, будь добр, проконтролируй получение казной повышенного сбора.
– Так точно, кузен.
Когда казначей и министр ушли, кайр Джемис сказал:
– Милорд, позвольте говорить при леди Аланис.
– Прошу.
– Ваша леди-сестра свидетель: положение путевских крестьян плачевно. Мы проезжали не одну деревню, люди всюду доведены до отчаяния. Сходная ситуация и в небольших городах Короны. Повышение налогов лишь озлобит их. Вот если ослабить давление…
– Джемис, мой наивный Джемис! Я давлю не на крестьян, а на налоговую службу. Они крадут добрую треть того, что собирают. А теперь украдут меньше – хорошо, не правда ли?
– Да и какое нам дело до бедняков?.. – изящно взмахнула рукой леди Аланис. – На то и нужны собачонки, вроде Борна, чтобы заниматься мужиками. Иона, дорогая, прошу тебя: продолжай!..
Иона хлопнула веками:
– Прости?..
Ей потребовалось время, чтобы понять: и брат, и Аланис, и министр двора уже выкинули бунт из головы. Все жаждут заняться интерьером и ждут от нее новых идей. Она откашлялась, потерла виски, силясь сосредоточиться. Почему-то крестьяне никак не шли из памяти…
– Кх-кх… простите, я очень рассеянна сегодня… Да… Нужно заменить ковровую дорожку… Нет, что я говорю!.. Убрать вовсе, она слишком тяжела, без нее станет больше воздуха.
– О, да, миледи! Я ушше вижу это! Изящество и краткость, конешшно!
* * *
Ковровая дорожка важнее крестьянского восстания. Мудрость ли это?.. Зрелость?..
Или поступок капризного эгоистичного ребенка? Ребенка всеми любимого, потому уверенного, что все ему простится? Ионе ли не знать: в детстве она сама была такою!.. Боги, что же происходит с Эрвином?!
Не имея возможности задать вопрос богам, Иона говорила с теми, с кем могла. Чтобы не пошатнуть авторитет брата, она ничего не подвергала сомнению, ни о чем не спорила, лишь осторожно спрашивала мнения: во всем ли Эрвин прав, или что-то можно сделать лучше?
Матушка отвечала:
– Твой брат слишком много пережил. Дай ему найти отдохновение в творчестве! Радуйся тому, что Эрвин стал не только великим стратегом, но и покровителем искусств. Вторые не меньше первых нужны человечеству!
Аланис говорила:
– О чем ты, дорогая? Эрвин делает все как надо! Он отличный правитель – по правде, даже не ждала от него. Лишь немногим уступает моему покойному отцу. Правда, лорд Айден был жестче, но дай срок – Эрвин разовьет это в себе.
Кузен Роберт флегматично кивал: «Ага, бывает». Иона, чутко распознающая оттенки, не находила в данном «бывает» ни ноты осуждения.
Кайр Джемис, в отличие от прочих, хоть немного медлил с ответом.
– Да, миледи, на первый взгляд, вы правы. Положение крестьян плачевно, а повышение налога сделает его совсем отчаянным. Но, миледи… Я начал верить вашему брату, когда он был один, болен и обречен. С тех пор он часто принимал неоднозначные решения, и я позволял себе спорить с ним. Теперь в этом раскаиваюсь. Путь лорда Эрвина неуклонно шел вверх, победа за победой. Время доказало правильность его решений. Не вижу причин сомневаться в нем теперь, когда он – правитель Империи.
Лишь один человек сказал:
– Я понимаю вас, миледи.
Его звали отец Давид.
Он был непримечательным священником какой-то церкви, пока случай не свел его с леди Аланис. Обычно откровенная с Ионой, Аланис темнила на счет Давида, не выдавала обстоятельств знакомства. Однако было ясно: она полностью доверяет священнику. Это служило отменной рекомендацией: герцогиня Альмера полностью доверяет кому-либо, а тем более – низкородному!..
Эрвин же так представил сестре отца Давида:
– Иона, этот человек – воплощение нашей с тобою детской мечты. Веришь: он – брат тайного монашеского ордена! Проник в расположение моей армии и успешно втерся ко мне в доверие, чтобы выполнить ужасно секретную миссию. Я не смог вытянуть из него ни слова правды, но подозреваю: отец Давид и его орден заняты спасением мира.
Ирония и тон Эрвина говорили, что он уважает Давида как очень умного человека. Что снова-таки было исключительным случаем: считанных людей Эрвин признавал ровней себе по уму.
Иона полюбила беседовать с отцом Давидом: он излучал покой и уверенность, которых теперь так не хватало. Она расспрашивала – уж конечно! – о тайном ордене, отец Давид отвечал с восхитительной фантазией и тончайшим юмором. О несуществующем этом ордене выдумывал такие сочные подробности, что Иона будто видела все своими глазами.
Говорила с ним и на светские темы, отец Давид отвечал охотно и метко, но Иона чувствовала, что он – глубже светских тем. А однажды повела речь об интерьере – спросила мнение о «Слезах Эмилии» среди гранитных блоков. Отец Давид помедлил и сказал слегка невпопад:
– Я понимаю вас, миледи.
– Это сомнительно, святой отец, ведь я и сама не вполне понимаю. Контраст хрупкой печали с суровой силой столь же изящен, сколь и безысходен. Всем по нраву моя задумка, я же усомнилась: стоит ли воспевать красоту безысходности? Она слишком горька, если вчувствоваться…
– Миледи, мой грубый вкус не различает тонких оттенков. Я понимаю вас не в частности, а в общем. Вы вдумываетесь в мелкие нюансы дела, чтобы не видеть его целиком, ибо цельная картина может вас расстроить. Лишь это я и способен понять.
– Какова же цельная картина, отче?..
– Контраст, миледи. Суровая сила против хрупкого изящества.
Он заставил Иону нахмуриться, ища скрытый подстрочный смысл.
– Дворец – островок изящества, а голод и бедность – суровая сила, властвующая над страною?
– Вам делает честь, миледи, что вы понимаете это.
Иона выдала ответом больше горечи, чем хотела:
– Мне кажется, лишь я одна это понимаю.
– А вот и красота безысходности. Недаром вы о ней заговорили.
– Что мне делать, отче?
– Вы спрашиваете совета, миледи?
