— Какой же?
— Бывает так, что человеку доводится пережить исключительный, запредельный ужас. Испуг такой силы сокрушает душу, подобно тому, как удар молота дробит кости черепа. Когда-то — возможно, еще в детстве или юности — бедный лорд Мартин пережил настолько чудовищный страх, что даже смерть была бы милосерднее. Его душа и разум не восстановились, а унесли на себе отпечаток кошмара. Этим и обусловлена его нынешняя хворь. Не знаю в точности, какие поступки совершил лорд Мартин, но знайте: исток всех его странностей — в отпечатке былого ужаса.
— Что могло так испугать его?
— Миледи, право… мне крайне неприятно говорить об этом…
— Сударь, я прошу вас. Я настаиваю — продолжайте.
— Я встречал подобный недуг у людей, в раннем детстве переживших крайнюю близость смерти. Если младенец видел убийство своих родителей, или сам был тяжело ранен, погибал от голода или мороза… Однако это не может касаться лорда Мартина: его родители умерли не так давно, и смерть их была вполне милосердна, а сам он, конечно, в детстве не знал лишений. Потому я вижу лишь такое объяснение: юный лорд стал свидетелем чего-то чудовищного.
— Чего, например?
— Подобное влияние на ребенка может оказать вид трупа, изуродованного тлением. Я проверил эту возможность и убедился: покойники не пугают лорда Мартина. Но мысли о его собственной смерти повергают его в животный ужас. Он также страшится сильных людей, и вздрагивает при одном упоминании Темного Идо. Если будет мне позволено высказать одну мысль… Ходит слух, что в темнице Уэймара содержался один особенный узник. Погребенный заживо, он подвергался нечеловеческим страданиям и решился призвать на помощь Темного Идо. Отдав душу, узник получил в награду идову силу, с помощью которой вырвался на свободу…
— Это только легенда.
Голуэрс развел руками:
— Миледи, мы находимся в вашем замке, и только вам ведомо, какие из его легенд истинны, какие — ложны. Я лишь допустил, что, если узник действительно существовал и Мартин его видел — это могло нанести бедняге описанный мною ущерб.
— Как вы лечили его, сударь?
— Взгляните на мое назначение, миледи: я предписывал лишь снадобья против тревоги и страха. Они подействовали наилучшим образом, и я рекомендовал его милости графу повторять тот же курс каждые полгода.
У леди Ионы не осталось вопросов. Вернее, вопросов имелось множество и самых сложных, но лекарь не мог на них ответить.
— Благодарю вас, сударь. Возьмите это в оплату за беспокойство и простите, что потревожили вас.
Она дала лекарю десять эфесов, и тот ответил низким поклоном:
— Миледи, моя главная забота — здоровье лорда Мартина. При малейшем ухудшении зовите меня немедленно. Однако прошу вас учесть: его милость граф требовал, чтобы никто из замковой челяди не видел меня.
Сеймур напялил мешок ему на голову и выпроводил лекаря с греем за дверь. Однако сам остался и вперил в Иону холодный решительный взгляд.
— Я убью его. Сегодня же. Позвольте.
Она ужаснулась:
— Нет, Сеймур! Как вам только взбрело в голову?!
— Вы же слышали лекаря, миледи. Мартин не просто не исцелился — его даже не лечили! Ему давали снадобья от страха. От страха, миледи! — Сеймур захлебывался негодованием, сминал и комкал слова. — Лорд Великого Дома принимает порошочки от страха! За одно это его можно прирезать! Позор всему роду! Дворянин мучил и убивал женщин, и хочет оправдаться тем, что когда-то кого-то испугался? Что это, миледи? Как это возможно?!
Сеймур осекся, когда Иона запела тихим нежным голосом:
— Звездочка взойди, в глазки загляни, облачком укрой, спать ложись со мной…
Оборвав колыбельную, она долго молчала, глядя в черноту за окном.
— Сеймур, мне довелось… Я знаю, какова сила страха. Это могучее чувство, оно… способно изуродовать душу.
Воин стушевался:
— Да, миледи. Я не ставлю под сомнение, но… Мартин опасен! Он как бешеный пес. Неважно, отчего зверь взбесился — так или иначе, его нужно убить.
— Нет, Сеймур. Преступник должен встать перед судом, и в свое время это случится. До тех пор — следите за Мартином и не дайте ему натворить бед.
Он процедил:
— Да, миледи.
— Кайр…
— Да, миледи?
— Только следите. Не причиняйте никакого вреда.
— Так точно, — холодно отчеканил Сеймур и вышел прочь.
Иона не дала его упреку задеть себя. Виттор вновь проявил себя достойно: он сказал, что исцелил брата, и эти невероятные слова оказались правдой. Иона сделает ответный шаг и оставит преследование Мартина. Она доверится мужу, его мудрости и справедливости, и не будет сомневаться в его решении. Граф — верховный судья в своих землях. Долг жены — поддержать его без споров.
Когда Виттор вернулся, Иона склонила голову перед ним.
— Прости меня, любимый: я снова усомнилась в твоих словах. Я вызвала в замок лекаря, чтобы проверить, действительно ли Мартин исцелился. Это было скверно с моей стороны.
— Ты негодница!
— Я больше не допущу такого.
— Негодница, — повторил Виттор с игривостью.
Она опустилась на пол подле мужа, чтобы помочь ему снять обувь.
Меч — 3
6—14 мая 1775г. от Сошествия
Уэймар
Нет, Джо так и не зашел в трактир Одноглазого повидать цирюльника Гарри. Утром, вспомнив ночные посиделки, ощутил неловкость. Жалел, что разоткровенничался с чужаком — хоть и мало слов сказал, но ляпнул про агатовку, а это уже слишком. Жалел и о том, что вообще стал пить с этим Гарри: сначала ведь послал его к чертям, но потом размяк, язык распустил. Не по-мужски оно как-то. А больше прочего стыдился Джо своего нелепого сострадания к графу Виттору. Граф — лорд, не лучше остальных; нужно быть дураком, чтобs ему сочувствовать. Словом, Джо не пошел в трактир и выкинул цирюльника из головы.
Вместо этого он отправился гулять по Уэймару. Воздух радовал теплом, солнце улыбалось с неба, и город — такой неуютный вчера — нынче казался вполне приятным местечком. Встречные прохожие приветствовали его, спрашивали: «Как дела?», и «Как здоровье?», и даже: «Куда идешь?» Сперва он недоумевал: я-то приезжий, что им до меня? Потом привык, стал отвечать, разговорился кое-с-кем. Узнал, что нынче для горожан счастливый день: солнце светит ясно, и ни клочка тумана. В Уэймаре такое бывает лишь глубокой зимою да жарким летом, а по весне это — чудо. Но уэймарцы, узнал он, приветливы не только солнечным днем, а любым: когда солнце — милы от радости, когда туман — от тоски. «Чудаки вы», — отвечал Джо, но скоро сам заразился общим настроением. Подумал: ведь правда, солнце светит, я живой, да при деньгах, — все обстоит вполне неплохо. Особенно то, что живой. Десять раз за год могло это состояние смениться на иное, совершенно противоположное, — но нет, жив! Еще и солнце светит!
