Граф Бенедикт Флеминг верил, что истина открылась ему в Запределье, в ту минуту, когда форт перстоносных злодеев исчез из подлунного мира. Именно тогда граф Бенедикт — ортодокс и добровер — пал на колени, ударил в землю челом и вскричал:
— Всесильные боги помогают Адриану! Ориджин проклят, проклят!
Но исчезнувший форт был отнюдь не единственною каплей в чаше открытия, а всего лишь последней. Ему предшествовало много, много жемчужных крупиц мысли.
За день до трагедии форта случилась беседа с Вороном Короны. «Уверены ли вы, граф, — говорил Ворон, — что Светлая Агата ведет Ориджина, а не его собственная гордыня?» Граф Флеминг и сам питал сомнения на этот счет. Молодой герцог Эрвин имел дерзость и наглость услать маститого графа Флеминга в Запределье, пока сам маршировал на столицу. Агата придумала такое? Едва ли. Светлая Праматерь знала, как важно иметь уважение к старшим.
Ранее случилось анонимное письмо: было заброшено прямиком на палубу «Белой Звезды», графского флагмана, когда тот готовился отплыть в Запределье. Письмо адресовалось Бенедикту и гласило:
«Славный граф, советую со всею присущей вам мудростью оценить политическую и стратегическую ситуацию. Вам ли не понять, что война Ориджина проиграна, еще не начавшись. Но за крепкую веру боги благоволят к вам и дают честную возможность уйти с гибнущего корабля. Вы не призваны в армию — потому ваш отказ сражаться не запятнает чести. Сделайте мудрый выбор, милорд. И не считайте это письмо провокацией. Дабы убедить вас в весомости сказанных слов, в Запределье вам будет явлен Знак».
А перед тем была Долина Слепых Дев, в которой граф Флеминг и барон Уайт свели войска для совместных учений, и именно там получили известие о мятеже Ориджина. Ни Уайт, ни Флеминг не имели желания участвовать в этом безумии. Но граф понимал, как важна вассальная верность и как противны богам предатели (и еще — как легко Ориджин запрет их в глубокой Долине Слепых Дев). Потому он схватил Уайта за бороду — без тени метафор, взаправдешней пятерней за осязаемую бородищу, будто нарочно для этого отрощеную, — и приволок в Первую Зиму. Уайт, как и ожидалось, очутился в темнице. Флеминг, вопреки мудрости и логике, не встал во главе всего северного войска, а был услан в бесславное Запределье. Ориджину не понравилось, как долго граф размышлял, прежде чем выполнить приказ. Будто Бенедикт — борзая собака, готовая бежать по свисту!
Но и это не было первой каплей. Еще раньше Виолетта — младшая дочурка графа Флеминга — озарилась юношеской страстью к лорду Эрвину, тогда еще не герцогу и не наследнику. В пылу откровенности выплеснула матери (а та, конечно, поделилась с отцом): Эрвин так умен, так обаятелен, Виолетте с ним жутко весело и до ужаса хорошо, Виолетта с ним уже трижды лобызалась — на берегу озера, на башне собора, и, хи-хи, в склепе. К счастью, под «лобзанием» понималось лишь то, что обозначили этим словом боги, и не более. Бенедикт не посмел явиться к Десмонду Ориджину с прямым предложением. Виолетта была дочерью графа (не герцога), четвертым ребенком в семье (не первым), рода Глории (не Агаты), еще и склонна к ленивому обжорству. Предложи великому герцогу такую невестку — он, того гляди, оскорбится. А вот если бы сам Эрвин попросил ее в жены — герцог Десмонд, глядишь, и разрешил бы. Бенедикт прочел дочке суровое наставление, требуя применить все женские чары, использовать все советы Мириам, Эмилии и Софьи, атаковать лорда Эрвина и воспламенить вплоть до полного любовного беспамятства. Виолетта применила, использовала, атаковала. Неблагодарный лорденыш сбежал от нее в столицу — якобы, для учебы в Университете!
А еще прежде, за многие годы до Виолеттиных лобзаний, сам граф Бенедикт был молод. Отец делился с ним славою рода Флемингов и говорил с гордостью: «Мы столетьями правили всем побережьем Моря Льдов. Ориджины пытались подчинить нас — но мы трижды поднимали восстания, дважды сокрушали их в великих битвах, а однажды взяли штурмом Первую Зиму. Это удавалось только двум армиям за всю историю мира!» И уже тогда юный Бенедикт чувствовал крамольную ошибку, нарушение божьего промысла: как это — взяли Первую Зиму, а потом снова потеряли? Все равно, что сорванное с дерева яблоко выскочило из рук и обратно приросло к ветви!
Все описанные мысли, чувства и выводы просуммировались в голове Флеминга в ту памятную запредельную минуту — и вылились озарением:
— Сила богов за Адрианом! Ориджин проклят! Я больше не служу ему!
Граф Бенедикт развернул эскадру и спешно ушел в Беломорье.
Он имел план, прекрасный своей простотою: атаковать и захватить Первую Зиму, пока войска Ориджина бьются на юге. Крохотный герцогский гарнизон в Первой Зиме легко уничтожить, если напасть внезапно. Затем отправить Адриану депешу с клятвенными заверениями в своей преданности — и спокойно ждать конца войны. Император, конечно, разобьет мятежную армию, изловит и казнит Ориджина, а Первую Зиму, да и все герцогство захочет передать более верному вассалу. Славный граф Флеминг, ортодокс и добровер, отлично подойдет на эту роль. Так, без боя взяв единственный замок, можно получить трофеем целое герцогство.
Но тут боги отвернулись от графа Бенедикта. Он не мог понять, чем и когда прогневил их, но сколько ни возносил молитв — становилось только хуже. Сначала сорвалась внезапная атака на Первую Зиму: один корабль отбился от эскадры, его команда ушла от погони и предупредила воинов герцога. Флеминг стал размышлять, как захватить цитадель без помощи внезапности. Требовался по меньшей мере десятикратный перевес, граф созвал все оставшиеся на Море Льдов войска, привлек на свою сторону родичей плененного барона Уайта, снял часть команд с кораблей — и накопил полторы тысячи мечей. С ними он выступил на Первую Зиму, как тут получил новый удар: владыка Адриан погиб. Граф Бенедикт возложил на алтарь богатые пожертвования и вознес самые истовые молитвы: пусть Минерва бросит на Ориджина искровые войска, пускай сварит его живьем во дворце, как пескаря в котле с похлебкой! Боги посмеялись над графом — случилось строго обратное: Минерва легла под Ориджина и отдала Империю в его руки. Граф Бенедикт молился четыре дня кряду. Он прямо указал богам на свои перед ними заслуги, на крепость своей веры, точность в исполнении всех заветов, даже на свою супружескую верность (богами, в общем-то, не требуемую). А просил он немногого: ведь перстоносные солдаты Адриана остались на свободе — так отчего бы им не отомстить за владыку?
Время шло, и боги уже не просто потешались над Флемингом, а, похоже, избрали его любимым шутом. Ни одного покушения на Ориджина так и не случилось. Остатки искровых войск присягнули на верность либо герцогу, либо его марионетке. Лорды приняли власть Ориджина как должное, столица веселилась, Север ликовал. Могущество и слава Ориджина росли от месяца к месяцу, и бедный граф думать забыл о Первой Зиме — пределом его мечтаний стало сберечь родное Беломорье. Трижды — уже четырежды — Флеминги восставали против Ориджинов, но ни разу не терпели столь феерического провала. Граф Бенедикт остался с пятнадцатью сотнями мечей против двадцатитысячной армии герцога. Единственное, что пока отсрочивало гибель, — расстояние. Два месяца требовалось на марш от Фаунтерры до Беломорья, и Ориджину жаль было терять это время, в столице у него имелись более приятные дела. Граф Бенедикт собрал на побережье все свои войска, свел в гавань Беломорья все верные эскадры, окопался и затаился, как загнанный в нору барсук. Он следил, чтобы ни один слушок, ни одно письмецо не улетело с Моря Льдов на юг — и не напомнило Ориджину о его существовании. Тянулись унылые недели, складывались в мрачные месяцы. Вассалы роптали, воины пытались дезертировать, капитаны норовили улизнуть на своих кораблях. Флеминг увещевал и устрашал вассалов, вешал дезертиров, догонял и топил беглые суда — а также молился и думал, думал и молился. Ладно Ориджин — теперь уж ясно, что боги ничего с ним не сделают. Пускай хоть пошлют графу разумную мысль, дадут мало-мальский совет. Ведь что досаднее всего: Флеминг-то ничего не сделал! Не осадил Первую Зиму, не вырезал герцогских солдат, не вступил в союз с Адрианом — ничего не успел! Только ляпнул сгоряча: «Ориджин проклят, я ему не служу». И за это теперь заплатить крахом?!
