Он протянул Дориану Эмберу мемуары Праматери Юмин, раскрытые на странице, где описывалось действие Ульяниной Пыли. Эмбер зачитал его потрясенным лордам Палаты.
— Теперь, будьте добры, огласите содержание этих двух документов.
Ориджин передал секретарю две бумаги. Эмбер зачитал первую из них — то был указ владыки Телуриана изъять Ульянину Пыль у Великого Дома Лайтхарт и передать в собственность Церкви Праотцов.
Эмбер раскрыл вторую бумагу и с удивлением прочел короткую строку:
— Ваше преосвященство, как быть с яблоком?
— Это все содержание?
— Нет, милорд. Ниже следуют подписи кайров Лиллидея и Хортона, и ваша, милорд, а также подпись Ворона Короны. Все вы свидетельствуете о том, что данная записка является копией голубиного письма, посланного епископом Амессином из Фаунтерры в Эвергард, для его преосвященства Галларда Альмера.
— Обратите внимание на дату.
— Одиннадцатое мая, первый день работы Палаты. Тогда ее величество объявила перепись Предметов.
Эрвин воздел ладони кверху:
— Каюсь, милорды: я приказал перехватить письмо епископа. Я допустил бесчестие и готов ответить за него. Однако результаты окупают мой проступок сторицей. Ульянина Пыль, способная сломить волю любого смертного, имеет форму яблока. В день переписи Предметов представитель приарха спросил своего сюзерена о том, как быть с яблоком. Что доказывает и присутствие Ульяниной Пыли у приарха, и наличие некоего вопроса, связанного с нею. Вспомните, милорды: находясь во дворце приарха, лорд Менсон получил странное письмо, после которого начал совершать пугающие поступки и в итоге атаковал владыку Адриана. Вспомните то, что лорд Менсон отчаянно отрицал свою виновность, но не спорил со словами свидетелей. Он действительно ударил Адриана ножом, но он не считает себя виновным, ибо действовал по приказу Ульяниной Пыли! Вспомните, наконец, омерзительный случай на летнем балу, когда лорд Менсон накинулся на бедного лакея. Я вижу такое объяснение: Кукловод прочил Менсону роль своего орудия, но в то время еще не верил до конца в мощь Ульяниной Пыли. Он решил испытать ее — и приказал Менсону сделать то, чего по доброй воле тот уж точно не сделал бы. И последнее, милорды. Сейчас я передам слово лорду Менсону, и он подтвердит: в ходе Шутовского заговора Лайтхарты пытались обратить Ульянину Пыль против Телуриана, но не смогли заговорить с нею. А теперь Пыль заговорила, и это случилось во дворце приарха Альмера, и мы прекрасно знаем, кто нынче способен говорить с Предметами — слуги Темного Идо!
Он повернулся к Минерве:
— Ваше величество, если находите мои аргументы достаточными, то примите совет. Остановите все поезда в Землях Короны. Отправьте волну в замок Бэк графу Эрроубэку и велите перехватить отряд, который сейчас скачет в Альмеру и завтра достигнет владений графа. Предупредите, что отряд исключительно опасен, его нужно заманить в окружение и расстрелять со всех сторон силами не менее двух сотен арбалетчиков. После этого Персты Вильгельма попадут в руки Эрроубэка. Чтобы обеспечить его лояльность, пообещайте ему прощение в деле с обрушением моста, а также часть владений Кукловода, когда тот будет казнен. Прошу действовать незамедлительно, ваше величество. И — благодарю за внимание.
Минерва замешкалась в растерянности. Бросила быстрый взгляд на Леди-во-Тьме, пошепталась с Беккой Литленд, порылась в бумагах у себя на столе. Наконец, кивнула и сказала что-то капитану Шаттэрхенду, и тот стремительно вышел из зала.
В то же время епископ Амессин поднялся с места и сухо заговорил:
— Лорд-канцлер многократно повторил слово «ересь». И верно: никак иначе нельзя назвать то, что сказал с трибуны этот господин! Ересь, отвратная ересь! Заявления лорда-канцлера столь абсурдны и голословны, что святая Церковь Праотцов не опустится до споров с ним. Церковь призывает лордов Палаты строго осудить пустую клевету лорда-канцлера!
В ответ ему тут же раздался голос матери Корделии:
— Церковь Праматерей не считает речь лорда-канцлера ни еретической, ни голословной. Все доводы представляются нам логично связанными и вполне подкрепленными силою разума. Однако, чтобы придать словам герцога полный вес, недостает одного: подтверждения от лорда Менсона. Лишь он сам может точно заявить, подвергся ли он действию Ульяниной Пыли.
— Верно! — вскричали из зала. — Дайте шуту сказать! Он отмолчался вдоволь, пускай теперь раскроет рот!
Менсон, на время забытый, вновь очутился в центре внимания. Франциск-Илиан шепнул что-то ему на ухо, и шут нахмурился с видом сомнения.
— Говори! — повторяли лорды. — Говори уже!
Судья Кантор зазвенел в колокольчик, Палата не без труда утихла.
— Суд приказывает ответчика сказать свое слово. Если ответчику есть что сказать.
Менсон огладил бородку, поправил колпак на голове. Поднялся во весь рост, расправив плечи.
— Есть ли мне, что сказать? Пожалуй, что да. Всегда было, вот только вы бы не услышали. А теперь уж…
— Мы слышим тебя, колпак! Говори наконец!
Менсон фыркнул:
— Дурачье! Умом слушайте, а не левой ягодицей… Сожри вас тьма всех! Тупые седалища, набитые брюха, как же вы мне опротивели. Цвет Империи! Да помогут мне боги пережить вас, стаю идиотов, и хоть разок вздохнуть свободно — на ваших могилах!
Его голос звенел все громче и яростней, будто Менсон заряжался бешенством, кипятил в себе злобу, доводя до бурления. И затем, наполнившись до краев, он выпалил:
— Я виновен! Да, черти, виновен! Я предал Адриана!
Ответом ему стали круглые глаза, разинутые рты. Менсон продолжил с ненавистью — уже не к лордам, но к себе самому:
— Была ли Пыль? Уж конечно была, тьма ее сожри! Я заглотил ее сполна — и летом на балу, и зимой во дворце святоши. С чего бы еще я целовал мужика? С чего бы сделал с собой… такое?!
Он отдернул рукав, показывая залу изгрызенное предплечье.
— Каждый черт и каждая Праматерь знает, как я хотел спасти владыку. И сожри меня тьма, я мог спасти! Если б нашлась во мне хоть капля силы воли, я смог бы отвернуть этот удар, сдвинуть кинжал хоть на фут, или просто спрыгнуть к чертям с вагона. Но я поддался. Пыль взяла нож моей рукой, занесла его и ударила — а я стоял, словно кукла. Вот потому я виновен, как последняя идова тварь!
Менсон сорвал колпак с головы и ткнулся в него лицом, утер глаза и нос. Несколько вдохов стоял, прячась лицом в колпаке…
— Я виновен во всем. Из-за меня владыка не доехал до Фаунтерры, и война была проиграна. Я скрылся, как последний трус, не сдался протекции, не рассказал про Пыль. Боялся, тьма сожри, что никто мне не поверит — и тем самым покрывал Кукловода. Я помалкивал тут, на суде, поскольку нечего сказать — виноват кругом. Эх… Вот только одной вины на мне нет: я не убивал владыку Адриана.
Он натянул колпак и звякнул бубенцами, и расплылся в жуткой, оскаленной улыбке:
