— Благодарю, вы меня очень успокоили.
— Чихать мне на твое спокойствие.
Неймир грубо отвернулся, однако Хармон чувствовал, что он не прочь поговорить. Если б не хотел, отшил бы сразу, с первого вопроса. И больше того: показалось Хармону, что именно этот шаван способен понять его сомнения, а может, и сам их испытывает.
Торговец спросил:
— Этот Охотник… он немного перегнул палку, а?
Глаза Неймира блеснули от злости.
— Не твое дело, торгаш!
Но гнев бысто угас, Неймир спросил:
— Что ты знаешь о нем?
— Да почти ничего. Лицом и речью похож на лорда из Альмеры или Короны. А раз скитается и не называет имени, то имеет некий изъян. Пожалуй, он — бастард или клятвопреступник.
— Порченый лорденыш, — буркнул Неймир. — Почему никто не видит порчи?
— Я вижу, — ответил Хармон. — Неправильно брать себе чужое.
— Что ты сказал?!
— Да просто… грабить храм — это уже слишком, мне кажется.
— Мы говорим: что не можешь защитить — то не твое; можешь взять — бери. Но все ж есть границы, которые нельзя переходить. Согласен, торгаш?
— Конечно, я о том и говорю. Охотник хватил через край.
— Заигрался он. Думает: для него нет закона.
— Но божий закон — один для всех, без исключений.
— Кем бы он ни был, он поплатится.
— Боюсь, что да.
Неймир помолчал, вертя в руках конверт. И вдруг сказал:
— Хочешь поехать со мной?
— Куда? В полк Золотых Мечей?!
— Оттуда сможешь куда угодно. Так-то Охотник тебя не выпустит. А со мною выедешь — и пойдешь своей дорогой. Шаванку свою заберешь. Она, поди, ждет тебя. Ведь ждет же?
— Еще бы. Она все для меня сделает. Однажды прямо из могилы вытащила.
— Ты можешь ей доверять?
— Как самому себе. Преданней человека в жизни не встречал.
— Так и должно быть. Шаванка не забудет добра, которое ты для нее сделал. Правильная шаванка.
Неймир порывисто поднялся, быстрым этим движением отбросив свои сомнения.
— Ну что, едешь со мной?
— Благодарю, но лучше останусь. Тревожно мне среди чужого войска. А Низа все равно сюда приедет.
— Как пожелаешь.
Шаван отвязал лошадь, крикнул часовым, чтобы отперли ворота, и умчался с монастырского двора.
Решимость Неймира частично передалась и торговцу. Хармон отринул угрызения совести и подошел прямиком к ганте Бираю:
— Охотник сказал, мне причитаются две тысячи золотых.
— Вот есть банкирские бумажки. Никто из наших не хочет с ними связываться.
Ганта сунул Хармону пачку векселей. Их было больше, чем полагалось: почти три тысячи эфесов. Хармон отсчитал положенное, вернул излишек:
— Передай Охотнику, что мне чужого не нужно.
— Не умничай, а спать иди. Завтра будет тебе работа, — ганта кивнул на кучу награбленного добра. — Все это надо оценить, переписать и честно поделить. А ты — торгаш, вот и знаешь цены. Проснешься — берись за дело.
— Где можно поспать?
— Над трапезной — кельи. Выбери любую.
Почему-то Хармону захотелось спросить:
— А Чара все еще с Охотником?
— Гы-гы. Тебе что за дело?
— Ну, я подумал: Охотник всех прогнал с допроса, для секретности, а ее оставил. Она у него самая доверенная из целого отряда?
— Я там был, да ушел. Считать добычу — вот дело вожака. А Чара осталась, кто-то ж должен помочь с допросом.
— Да, я так и подумал.
— Тогда чего болтаешь? Иди в келью!
Хармон выбрал комнату, заперся изнутри и крепко уснул, прижав к груди пачку векселей. Угрызения совести больше не нарушали его покоя.
* * *
Когда открыл глаза, был уже полдень. Белый свет проникал в щель между ставней, позволяя Хармону осмотреть келью. Под этим словом — келья — торговец привык понимать мрачный, сырой, тесный закуток, вроде темничной камеры. Но здесь было просторно и светло, имелись книги и писчие приборы, пресс-папье и лампа, даже кофейная чашка. Недурственно живут эти монахи! Хармон осмотрел корешки книг: все оказались посвящены тем или иным наукам. Бумаги на столе покрывали малопонятные математические символы. Ишь, ученые выискались. А как дошло до драки, куда и делась вся ученость. Говорят, слово истины — орудие монахов. Ага, конечно. Слово истины — только часть арсенала, а еще дубинки и луки. На стене своей кельи Хармон увидел булаву. Снял, примерил к руке — увесистая, ничего не скажешь.
Он раздвинул ставни, щурясь от яркого света. Окно выходило на восточную дорогу. Ее, как и вчера, занимали солдаты. В рядах войска царило оживление: пехотинцы строились в колонны, конные офицеры носились между ними, покрикивали, подравнивали строй. Хармон улыбнулся: значит, приказ возымел действие, полк готовится к маршу. Правда, странно, что не убрали шатры. Видимо, не успели еще.
Один из офицеров отдал команду и, сопровождаемый двумя дюжинами солдат, двинулся к воротам обители. Это еще зачем? Хотят уточнить приказ, как ожидал Неймир? Надо взглянуть, чем встретит их Охотник. Хармон быстро обулся и вышел во двор.
Охотник и ганта были здесь, с ними Чара, Второй из Пяти и брат Викентий. Неймир пока еще не вернулся. Другие шаваны и зунды занимали позиции у ворот и на стенах — так, чтобы не быть замеченными снаружи. Охотник говорил Второму:
— Полковник прислал офицера уточнить приказ. Мы поступим следующим образом. Вы с Викентием выйдете на стену и дадите офицеру такие ответы, после которых он быстро уедет и уведет войско. Чара будет держать вас на прицеле. Любое неправильное слово кончится вашей смертью. Попытка подать сигнал приведет к тому же исходу. Чтобы убрать соблазн спрыгнуть со стены, мы привяжем к вашей ноге веревку. Все ли понятно, сударь?
Хармон отметил: как бы ни протекал допрос, лицо Второго осталось не поврежденным. Одежда также выглядела опрятной, а если на теле имелись раны, то их скрывала синяя риза. Второй из Пяти выглядел подавленным, лишенным всего былого пыла, — но офицер на расстоянии вряд ли это заметит.
— Я понял вас. Глупостей делать не стану.
— Напоминаю: ночью вы сообщили почти все, что меня интересовало. Ваша жизнь представляет теперь малую ценность. Одна ошибка — и я прикажу Чаре стрелять.
— Не нужно этого. Я буду послушен.
На левые ноги Второго и Викентия накинули веревочные петли. Это не мешало ходить, но сбежать было невозможно: длины веревки впритык хатало подняться на стену над воротами. Когда граф и монах оказались наверху, Чара взвела тетиву, а ганта Бирай приготовил метательные ножи. Охотник подошел к воротам, чтобы через форточку наблюдать за разговором. Любопытство Хармона взяло верх над робостью, он встал у ворот подле Охотника.
