— Дай совет, Онорико, — спросил его Хармон, — что делать с небесным кораблем? Он столько денег жрет, что жуть, и конца-краю не предвидится. А продать его — теперь надежды мало.
— Так брось это гиблое дело! — легко ответил Рико. — Даже горный лев может отказаться от охоты, если лань слишком уж прытка. А я тебе помогу распродать все, что можно. Водород купят по хорошей цене, ведь Онорико знает несколько видных лиц ученого сообщества. Одному алхимику подыскал альтессу, у другого дочь выдал замуж — вот и вписался в научные круги!
— Мне Низу жаль. Для нее этот шар — единственный лучик света. Ничто другое ее не радует.
— Тогда веди дело до конца. Нельзя бросать деньги в пустоту, но тратить на счастье своей женщины — и можно, и нужно. Я б для Ванессы и тысячу не пожалел!
— Низа — не моя женщина. Я просто… ну, помогаю ей.
— Тогда я не вижу фундамента под башней твоих сомнений. Ты ничего не должен Низе. Дал пищу и кров — уже пускай радуется. А про лучик света ты глубочайшим образом неправ. Юные девицы — они такие: тут плавают в пучинах мировой скорби, а тут заметили горячего паренька — и уже танцуют от восторга. Не бывает у них единственного лучика: сегодня один лучик, завтра другой, потом третий. Иное дело — спелые женщины, как моя Ванесса. Если дама родила детей, то прочно встала ногами на землю и уже не мечется от любого ветерка. У нее все серьезно, чувства вес имеют: если радость — то радость, если грусть — то грусть.
Хармону подумалось, что Низу сложно обвинить в переменчивости — ее любовь к полетам ни капли не ослабла за полгода. Но сказал другое:
— Не только в Низе дело. Я и сам уже будто сроднился с кораблем. Привык делать нечто этакое, необычное, чего никто другой не может. Вроде как провожу царапинку на вселенской спирали. Когда помру, что-то еще останется от меня, кроме денег.
Онорико нахмурился:
— Ты брось такие речи, славный! Ни один мужчина не должен думать о смерти раньше времени. Это значит — пока твой петушок еще может кукурекать, рано тебе на Звезду! А что ты сотворишь и где оно останется — разве это важно? Главное — жить счастливо, чтобы сердце пело, а в карманах звенело!
— Не знаю, брат, — хмыкнул Хармон. — Мне и делать-то нечего, если шар забросить.
— А я тебе подскажу! Отличную идею имею! Мы наймем корабль и пойдем прямо в Литленд. Шаваны одержали победу — значит, у них много трофеев: оружия, одежды, коней, женщин. Выкупим у них по дешевке, привезем сюда, продадим впятеро!
— Наживаться на войне? Торговать людьми?..
— Нет-нет-нет, славный! Наживаться будем не на войне, а на невеждах-лошадниках, которые вещам цены не знают. А торговать — не людьми, но счастьем! Представь ужас бедных дочерей Литленда, взятых в плен этими дикарями! Мы же их спасем, обеспечим достойную жизнь, привезем в солнечный Лаэм, продадим в хорошие семьи. Все будут счастливы: и девушки, и покупатели, и мы.
Так все это было складно, так созвучно голосу взрослой части души, что Хармон решил повременить. Год назад он бы поступил именно так, как советовал Рико. Но Хармон знал, что изменился за год.
* * *
Было восьмое марта — день Предвесны, за восемь дней до Весенней Зари. В Фаунтерре давали премьеру «Каррога и Лиолы», которая обернулась позором молодой императрицы. А в Мелисоне мастер-истопник Гортензий доложил своему нанимателю:
— Водородный шар, как бы это сказать, хм… Он готов.
Хармон не поверил ушам:
— Чего-оо?
— Пора спустить на воду наш галеон и совершить испытание!
На заднем дворе поместья возвели башенку с крюком на длинной балке, вроде виселицы. На крюк этот и вздернули шар. Предварительно Гортензий и трое слуг целый час топтались по шару, чтобы выгнать весь воздух, теперь он свисал длинной тощей тряпкой, будто плащ без человека внутри. На нижней части шара имелась кожаная юбка и круглое горлышко, закрытое лоскутами жесткой кожи. На земле у этого горлышка выстроились в ряд пузыри с водородом. Они были обшиты железными лентами, чтобы не взлетали; у каждого имелась заостренная трубка вроде клюва. Гортензий со студентом подносили пузырь к шару и вгоняли клюв в горловину. Что-то поворачивали на пузыре, у основания клюва, — слышалось шипение, шар начинал трепетать. Хармон не мог отделаться от чувства, будто шару ставят клизму. Чтобы весь водород перешел в шар, Гортензий и студент хорошенько выжимали пузырь, потом отбрасывали его и брали следующий.
За действом следили все обитатели поместья и стайка городских мальчишек, оседлавших забор. Мальчишки от любопытства забыли дышать. Лакеи спорили, что случится быстрее: шар лопнет или загорится. «С чего бы ему гореть?» — «А знаешь, как оно с алхимией бывает! Только бах, и все!» — «Не ври, если не знаешь. Лопнуть — лопнет обязательно, а загорится — это уж нет». Онорико сказал, что водородные пузыри оплодотворяют шар, как женское чрево. Низа тихонько спросила:
— Славный, а куда мы полетим?
— Сегодня — никуда, — ответил Хармон. — Еще многое не готово для большого полета. Поднимем шар на веревке футов на сто, убедимся, что держится в небе, да и опустим.
Девушка приуныла, и Хармон погладил ее по плечу:
— Ничего, дорогая, уже скоро. Пара недель — и полетим!
Тем временем шар ожил. Наполненный всего на четверть, складчатый и дряблый, он уже тянулся в небо.
— Пора снимать с крюка, — заявил Гортензий.
Недолго поспорили о мужской смелости, и Онорико вызвался залезть на башенку. Залез, на четвереньках прополз по балке и снял с крюка петлю на макушке шара. Шар тут же выскользнул из-под балки и повис в воздухе, натянув веревки. Один из мальчишек присвистнул, другой грохнулся с забора.
— Славный, позволь мне сегодня, — сказала Низа. — На сто футов…
— Прицепи корзину, мастер Гортензий! — приказал Хармон.
— Зачем она нужна? Только водорода больше пойдет.
— Испытаем груженый, пущай поднимет человечка.
Гортензий дал команду слугам, и те приволокли корзину. Ее привязали к концам сети, накрывавшей шар, и тот сразу просел, но скоро снова воспрял, впитав несколько пузырей водорода.
— Сажай человечка, — велел Гортензий.
Хармон за руку подвел Низу к корзине. Однажды она уже поднималась в небо — когда проверяли ветер на высоте, — но тогда с нею был Гортензий. Теперь девушка села в корзину одна. Видимо, это много значило для нее. Лицо Низы стало светлым, как у младенца, глаза засияли предчувствием чуда.
— Что мне делать?.. — робко спросила Низа.
Гортензий ответил:
— Да ничего, смотри себе и радуйся! Мы тебя поднимем, а потом опустим.
И слуги стали помалу травить веревку.
Под свисты мальчишек шар пополз верх. Низа притаилась в корзине, крепко сжав поручень.
— Не лопнул, — отметил лакей.
