— Я… не знаю.
— То есть как — не знаешь? А сколько тебе лет?
— Двадцать… восемнадцать… не знаю.
— Что ты врешь-то!
Тут Дороти подумала о себе: а сколько лет ей самой? Вроде, тридцать семь. Но это число она вспоминала долго, муторно, вытаскивала из густого тумана. А родной город? Да, Маренго, но ведь не сама она это вспомнила. Ей магистр Маллин намекнул, только с его помощью и сообразила.
— Я поняла, — воскликнула Дороти, — ты не врешь, тебе отшибло память!
Юноша моргнул, в глазах показались слезы.
— Не обижайся, я же не знала. Правда ничего не помнишь? Хоть родителей-то?..
— Ничего…
— А что случилось с тобой — помнишь? Как исчезла память? Ты упал откуда-то? По голове ударили?
— Ну не помню я… Скажи число, пожалуйста…
— Так и быть. Число — семнадцать семьдесят четыре.
— Спасибо, — он шмыгнул носом. — Ты хорошая.
На следующий день Дороти вызвал магистр Маллин. Он, как обычно, пил. В этот раз — пахучий густой напиток цвета дубовой коры. Ханти старого Гримсдейла, — каким-то образом поняла Дороти. Если бы эти слова были числом, оно оказалось бы правильным.
— Дороти Слай, я рад всем новостям, которые о тебе слышу! — магистр всплеснул руками. — Ты решительно шагаешь по пути исцеления. Вне всяких сомнений, ты сегодняшняя лучше тебя вчерашней.
Дороти оробела от столь внезапной похвалы.
— Магистр, но я очень редко выполняю дневную норму. Мастер Густав часто недоволен мною…
— Пхе! Мастер Густав — ремесленник с грязными ногтями, он только и может думать про работу. Но мы с тобой должны понимать: работа — всего лишь средство для исцеления. Ты находишься в обители любви и заботы, и наша с тобой главная цель — победа над хворью. К этой цели мы стремительно приближаемся.
— Да, магистр.
— Ответь-ка мне: ты больше не видишь кошмаров?
— Нет, магистр.
— Не чувствуешь беспричинного гнева, не хочешь кричать и нападать на людей?
— Ни в коем случае!
— Больше не путаешься в том, кто ты?
— Я — Дороти Слай из города Маренго, кузина гвардейского майора. Правда, я очень плохо помню своих родителей…
— Это не беда. Хворь еще не побеждена до конца, потому болезненный туман еще витает в твоем сознании. Когда она окончательно отступит, ты вспомнишь все, что нужно.
— Да, магистр.
Он задал еще ряд вопросов, чтобы убедиться, что Дороти уверена в своей личности и всецело принимает любовь и заботу, изливаемые на нее лекарями. Ее ответы оставили Маллина совершенно удовлетворенным.
Когда он собрался ее выпроводить, Дороти набралась смелости и спросила сама:
— Магистр, скажите, чем болен Нави?
Он сразу нахмурился:
— Тебе ни к чему это знать. Тебе бы понравилось, если бы все вокруг болтали о твоей болезни?
— Магистр, это очень нужно мне для душевной гармонии и для новых шагов по пути исцеления. Нави мне сильно досаждает, тяжело справляться с раздражением, так и хочется стукнуть его. А если я пойму, насколько сильно он болен, то не буду злиться: ведь это не Нави виноват, а его хворь.
— Что ж, ты разумно обосновала свою потребность, и это заслуживает награды. Я отвечу тебе. Нави страдает тяжкой асимметрией рассудка. Все умственные силы, данные ему богами, затрачиваются на работу с числами: на их запоминание, складывание, вычитание, деление. Асимметрия также помогает ему очень быстро и красиво выписывать буквы: наверное, его хворому рассудку буквы напоминают цифры. Но на все остальные размышления, привычные здоровому человеку, его умственных сил не хватает. Потому Нави не может ни вспомнить свою семью, ни поддержать успешную беседу, ни даже хранить молчание, занимая себя собственными мыслями.
— Вот как… Спасибо вам, магистр. А Нави быстро идет по пути исцеления?
Маллин рассмеялся:
— Скорее улитка переползет базарную площадь, чем Нави придет к избавлению от хвори. Нет никакой надежды на его выздоровление. В отличие от тебя, Дороти, Нави никогда не познает радости трезвомыслия.
— А он уже давно тут?
— На моей памяти восемь лет… Хотя решительно не понимаю, зачем это тебе нужно.
— Благодарю, магистр.
Восемь лет. Число потрясло ее. На взгляд, Нави не дашь больше восемнадцати. Значит, он захворал и угодил в лечебницу десятилетним мальчиком! На своем коротком веку не знал ни женщин, ни любви, ни свободы, ни странствий. Ничего, кроме процедур и стен писчего цеха!
Не желая верить подобному кошмару, Дороти за ужином спросила Карен:
— Миледи, сколько лет здесь находится Нави?
Женщина выронила ложку и устремила на Дороти внимательный взгляд:
— Почему вы назвали меня миледи?
— Вы так зовете меня. Я подумала, вам будет приятно, чтобы и я так говорила.
Карен долго молчала, будто вовсе забыв о Дороти. Когда та уже устала ждать ответа, Карен вдруг сказала:
— Десять лет, миледи.
— Магистр Маллин сказал — восемь.
— Магистр Маллин прибыл восемь лет назад, это верно. А Нави появился за две зимы до него.
— Боги! Он захворал, когда был совсем ребенком!
Карен-Кейтлин снова выдержала долгую паузу.
— Когда Нави прибыл, миледи, он не выглядел ребенком. Ему было лет шестнадцать или восемнадцать.
— Миледи, вы ошибаетесь! Это сейчас ему не то шестнадцать, не то восемнадцать!
— Вы правы, миледи, сейчас тоже. За все время, что я его знаю, Нави совершенно не изменился.
— Как это может быть?!
Но Карен уже потеряла желание беседовать, а в трапезную вошел лекарь Финджер для вечерней молитвы богам терапии. Голоса безумцев зашумели хором:
— Что нас терзает?
— Душевный недуг!
— Что мы делаем?!
— Идем к исцелению!
— Где мы находимся?
— В обители заботы! Там, где нас любят и принимают!
Перед сном Дороти вновь попыталась расспросить соседку:
— Не может быть, миледи. Нави не изменился за десять лет — как это возможно? Вероятно, вы ошиблись со сроком! Не десять лет, а года два или три.
— Десять лет и два месяца, если быть точной.
— Верно, вы путаете!
— Нет, миледи.
— Но вас же иногда подводит память. Я вас спросила: что значит шесть? Вы не вспомнили. Может, и с десятью годами то же самое?
Карен холодно осведомилась:
