— Ага, — усмехнулся Мо. — Скажи, как ты рад.
Хармон оцепенел, будто мышь перед удавом. Прилип к Мо немигающим взглядом, боясь выронить хоть звук.
— Ты сильно задолжал Великому Дому Лабелин, — сообщил Мо. — А все долги нужно возвращать, верно?
Двое головорезов вернулись в холл:
— Дом пуст. Нет никого.
— Все равно будьте настороже, — приказал Мо. — Итак, Хармон-торговец, вот что сейчас произойдет. Ты станешь упираться, спорить, жалобить, а может, даже угрожать. Мы сломаем тебе несколько пальцев, выбьем глаз, отрежем ухо — и ты сдашься. Но привезти тебя в Лаэм в таком виде будет слегка не с руки. Потому, дружок, давай пойдем коротким путем. Ты просто скажешь: «Ага» — и дашь мне все, что нужно. Ага?
Хармон хотел сказать, но не смог. От ужаса ему свело челюсти, перехватило дыхание. Все его оставшиеся силы уходили на то, чтобы втягивать воздух.
— Нет?.. — удивился Мо. — Осмысли-ка еще раз. Когда мы все из тебя выбьем, ты станешь котлетой, мясным фаршем. Хочешь остаться человеком? Скажи: «Ага».
Хармон издал хрип, никак не похожий на согласие. Но большего он не мог. Попытался кивнуть — каменная шея не согнулась. Пошевелить руками — те будто приросли к подлокотникам.
— Считаешь себя крепким орешком? — хмыкнул Мо. — Или думаешь, мы с тобой шутим? Ну, я покажу, какое у нас чувство юмора.
Мо глянул на своих головорезов, один из них спросил:
— Содрать с него шкуру?
— Нет, Восемь, начнем с другой процедуры. Я думаю, будет хорошо совместить две пользы в одном действии. Одного проверим, другого напугаем.
Мо повернулся к худому парню в шляпе, и тот сказал с легкою усмешкой:
— Спасибо, друг Мо, что уделил мне внимание. Раз уж ты смотришь на меня, то не ответишь ли: зачем я здесь?
— Ты работаешь на меня, — раздельно произнес Мо.
— Это я и делал в Лаэме, дружище. Не дожидаясь оплаты, уже начал наметки по твоей второй задаче, чтобы, когда уплатишь, все сразу было на мази. Но ты притащил меня в Мелисон, а что я здесь забыл? Одного толстяка ты и сам одолеешь.
Слащавый Мо смерил парня в шляпе долгим пристальным взглядом.
— Хочу, чтобы ты доказал серьезность намерений. Хочу знать, что никакие моральные штучки тебя не остановят. Убей Ванессу-Лилит.
Рико с женой и дети — все разом завыли сквозь кляпы. Шляпа совершенно спокойно приблизился к Ванессе, погладил ее щеку.
— Сто эфесов, друг Мо.
— Какого черта?!
— Белокровная дворянка — дорогая дичь. Я тебе еще скинул по-братски, с другого бы взял сто пятьдесят.
— Тогда зарежь ребенка. Любого.
Рико захлебнулся воем: «Ыыыыыы!»
— Ребенок дворянки — тоже дворянин. Сто золотых, парень.
— Да чтоб тебя солнце спалило! Ты асассин или нет?!
Шляпа огляделся, поправил шляпу.
— Задешево могу кончить торгаша. Он богатый, но безродный. Сорок золотых.
И даже тогда Хармон не смог выдавить ни звука, лишь глаза его полезли из орбит.
Мо процедил:
— Торгаш нужен моей госпоже, его не трожь. Убей мальца.
— Сотня, — повторил шляпа.
— Не надо детей, — прогнусавил один здоровяк. Лицо было такое, будто его мутило.
— Да что за карусель! — рявкнул другой головорез. — Дай десятку, Мо, и я всех их кончу!
— Не тебя проверяю, тупица. Родриго, сучий сын, покажи, наконец, кто ты есть!
— Заплати.
Мо ткнул в архитектора счастья:
— Сколько этот стоит?
— Двадцать.
— Дам десять.
— Пятнадцать.
— Идет!
Нечто блестящее выпало в руку Родриго, и тот сделал один быстрый взмах. Шея Онорико-Мейсора распахнулась раной, он зашатался и рухнул, заливая кровью пол.
Детский рев, задушенный кляпом вой Ванессы, предсмертный хрип, тошнотворный запах крови. Все вместе обрушилось на нервы Хармона Паулы — и, наконец, смело его оцепенение.
— Нет! — закричал торговец.
— Хармон Паула, — вопросил Мо, — оценил ли ты серьезность моих намерений?
— Да, я все понял, я отдам! Не убивайте больше!
— И что же ты отдашь? — уточнил Мо.
— Ну, эту… ее…
— Ха-ха. Нет, дружок, эта мне ни к чему. Мы здесь совсем не за этой. Мы пришли ради денег.
Хармон разинул рот.
— Ради денег?..
— Ты удивлен? У тебя их много, а нам нужны. Потому ты заплатишь тысячу пятьсот эфесов моему другу Родриго, а остальные отдашь мне. Имеешь возражения?
— Нет… — выдавил Хармон.
— Он заплатит? — переспросил широкополый Родриго.
— Не я же, — осклабился Мо. — Виноват, тысячу пятьсот пятнадцать.
Северная птица — 1
5 мая 1775г. от Сошествия
Уэймар
Как найти себя?
Праматери завещали: «Свое место в мире прими с достоинством». Где отыскать то место, которое сможет зваться твоим?
Уэймар укрыт извечным туманом. Серая морось стоит в воздухе, пропитывает одежду, пыльной росою усыпает волосы. Неверно, что в тумане мир кажется призрачным. Напротив: вездесущая влага придает краскам сочности, звукам — четкости, фигурам — жизни. Лоснящиеся бока лошадей, сутулые плечи всадников под мокрыми плащами, обвислые шляпы прохожих, стены в побегах плюща, укрытых росистыми каплями, зеркальные булыжники мостовой и высекаемый из них звон подков, стук набоек, шарканье подошв… Все жизненно до оскомины, накрепко вшито в ткань мироздания, вплетено в полотно этого мига — не вырвешь, не сотрешь. А вот ты — наполовину иллюзорна. В этом легко убедиться: просто отъедь на десяток шагов — и все померкнет, подернется дымкой тумана. Жизнь продлится, как шла, но тебя в ней уже не будет. Ты — гостья. И в тумане, и в жизни.
Леди Иона София Джессика въезжает в мужнин замок. Ныряет в разверстую пасть ворот, выныривает во двор, оставив за спиною глыбу надвратной башни. Замок напитан жизнью. Звенят кольчугами стражники, вскидываясь в салюте. Гомонят слуги — разгружают подводу: один хекает, бросая сверху мешки, другие растаскивают по каморам, горбясь под грузом. Сир кастелян с балкона сыплет указания, и пара адъютантов порывается бежать-исполнять, а он все мечет новые и новые приказы, и ясно, что первые уже забыты. Пара белошвеек пересекали двор и замерли в реверансе, но головки вертятся, а глазища поблескивают вслед каждому проезжающему кайру. В конюшне ржут и всхрапывают лошади, взбудораженные вновь прибывшим табуном. Гробовщик распоряжается над телегою, в которой, завернутый в саван, мокнет унылый покойник. Тоскливая неподвижность мертвеца, его вопиющее неучастие в общем движении лишь подчеркивает то, насколько живы все остальные. Замок и все его обитатели — весомая, несомненная часть бытия. О себе леди Иона не скажет этого.
