С мучительною тщетой она ищет себе определения. Кто я? Какое место занимаю? Я — хозяйка этого замка? Звучит насмешкою. Я — леди Ориджин? Больше нет, мое место — не там, где нетопыри на флагах. Я — графиня Шейланд?..
Кайры спешиваются, развертываются двойным кольцом, подняв щиты — на случай внезапной атаки со стен. Конечно, они не ждут засады, но многолетняя выучка управляет ими. Кайрам легче выполнить заученный маневр, чем воздержаться от него. Они — воины, они — носящие оружие. А я кто? Они служат мне и подтвердят это хоть среди ночи, хоть пьяные в дым. Кому служу я? Неужели — себе? Боги, до чего это мелко!
Леди Иона спрыгивает наземь, отказавшись от помощи. Идет к донжону, поднимается на крыльцо, в глубине души надеясь: пускай Виттор меня не встретит. Я вцеплюсь в эту обиду, как в путеводную нить, раскручу ее, приведу себя к ясности. Скажу себе: я ждала, что муж встретит, обнимет, приласкает, согреет; он не сделал, но я ждала, я — жена, жаждущая ласки. Однако граф Виттор Кейлин Агна выходит на крыльцо и раскрывает объятия навстречу супруге, и ее надежды тают. Правда в том, что она не ждет тепла от мужа. Не знает, что делать с этим теплом: ни принять, ни отвергнуть.
Граф Виттор начинает говорить:
— Душенька, как же я рад тебе! Прости, что так вышло: старого ключника Бейли угораздило помереть ровнехонько сегодня, да еще и не в замке, а в городе. Вот его и привезли сюда точно к твоему прибытию — нет, каков подарочек! Уж мог бы повременить, отложить кончину на денек.
Он шутит, — делает вывод леди Иона. Объятия мужа становятся до зуда неприятны, хочется вывернуться скорее. Она одергивает себя: я несправедлива, Эрвин тоже мог так сострить, я и сама могла, среди Ориджинов шутки о смерти всегда в ходу. Но не тогда, когда покойник во плоти лежит рядом. И не когда душу грызет другое, едкое. Но муж не знает, что меня грызет. Но должен бы — ведь он все затеял, еще и скрыл от нас! Но скрытность — не всегда проступок; возможно, он берег меня, щадил мои же чувства… Она путается в чаще противопоставлений, безнадежно теряется, восклицает:
— Нет!
И глупо — сама себе противна — тоже сводит на фарс:
— Нет, никак нельзя умереть в иной день, если назначен этот. Пятая заповедь: не изменяй срок, отмеренный богами.
Граф Виттор улыбается:
— Я скучал по тебе, душенька.
— И я по тебе, — отвечает Иона, ненавидя себя за двойственную правду этих слов. Да, скучала. Но это ли сейчас существенно?
Граф приглашает ее к обеду:
— Стол накрыт, любимая. Смени платье, причешись и спускайся — я жду с нетерпением.
Из порта она ехала верхом и вся, от волос до сапог, пропиталась влагой. Переодеться — не только разумно, но даже необходимо с точки зрения приличий. Но Ориджины — солдаты, им плевать на дождь и сырость. Опершись на неуместную эту аналогию, она упрямится:
— Ни к чему суета, идем обедать сейчас.
Граф не спорит, леди Иона входит в трапезную и спустя минуту уже начинает жалеть. К обеду, конечно, приглашена вся замковая знать, и все опаздывают, ведь не ожидалось, что леди пожелает кушать сразу, едва спрыгнув с коня. Вассалы и офицеры чуть не вбегают в трапезную, комкают приветствия, оглушительно скрипят стульями. Леди Иона не может начать трапезу, пока все не собрались; сидит над пустою тарелкой, изображает вежливость и нещадно мерзнет в мокром платье. Думает: как все это абсурдно, нам следовало пообедать вдвоем, только вдвоем. Нужно столько обсудить. Еще не рухнуло, еще обратимо, еще может найтись достойное объяснение. Продал… Ориджины никогда не продавали Предметов, тем более — своим врагам Лабелинам, еще и тайком от ближайшей родни. Но и что? У Виттора свои резоны. Нельзя мерять других своею правдой. А нельзя ли? Правда — лишь одна, иначе теряет смысл само это слово. Но быть может, его правда станет и моею, если он объяснит толком. Нужно было вдвоем, следовало настоять…
Вдруг Иона теряет все мысли и цепенеет, пораженная последним вошедшим в трапезную человеком. Этому должно быть объяснение, — шепчет она себе. Этому есть разумная причина. Виттор не мог просто так, или в насмешку, или по глупости. Он точно объяснит это, и я пойму, — говорит себе леди Иона, но все не может отвести глаз от последнего гостя. Мартин Шейланд усаживается рядом с братом, бросает на Иону взгляд — боязливый и наглый. По знаку графа Виттора начинается обед. Иона сидит справа от графа, Мартин — слева. Некоторым образом они уравнены этою диспозицией.
Справа от Ионы — кайр Сеймур Стил. Она ловит в себе острое и недопустимое желание: протянуть под столом руку, сжать ладонь кайра. Ощутить спасительную близость человека, которому можно верить. Она сдерживается не из-за приличий, а потому, что воин может ошибочно понять ее жест как приказ и убить Мартина прямо здесь, за столом. Ошибочно ли? Может ли Иона поклясться, что не хочет этого? Нет, даже если хочет, это недопустимо. Уважение к мужу, к его роду, к ее новому дому. А он — уважал ли ее, когда вздумал усадить за стол бешеного зверя? Виттор объяснит это. Есть разумная, понятная причина. А если нет — что тогда?
Гости произносят здравицы, громогласно радуются ее возвращению. Адресуют ей вопросы, вынуждая описывать столицу, двор, правление Минервы, политику брата. Ориджины — воины и лорды, — думает Иона, — мы умеем владеть собою, какое смятение ни царило бы в душе. Держась за эту мелкую и, в сущности, сомнительную гордость, она несет себя сквозь застольные беседы. Находит изящные слова и достойные изречения мысли, принимает комплименты. Выслушивает новости, из коих одна дарует проблеск света: расправа над Подснежниками не состоялась, Минерва выслушала и помиловала крестьян. Тут же Иона травит свою радость: но ловушка Эрвина сорвалась, Кукловод все еще на свободе! Однако невиновные крестьяне спасены, это ли не счастье? Но скольких невиновных теперь погубит Кукловод со своею бригадой? Но это не оправдание. Иона против убийств, даже ради великой цели. Особенно — ради нее. А так ли уж против? Не она ли желает смерти брату мужа — прямо сейчас, за праздничным столом?..
Наконец, Иона понимает: обед — это пытка. Не стоит искать резоны в отдельных словах, как нет справедливости в отдельно взятом инструменте палача. Коль боги решили подвергнуть ее пытке, важен лишь сам этот факт, а не слова и люди, служащие орудиями. Иона знает, за что ей послано мучение: она снова — уже вторично — арестовала невиновного. Я отпущу Джоакина Ив Ханну и принесу извинения, — решает она и немного успокаивается, и тогда обед подходит к концу.
Значительно позже Иона увидела мужа наедине. Он дал ей время принять ванну, одеться в сухое, согреться в жарко натопленной спальне, провалиться в дремоту, проснуться в тревоге и душевной сумятице. Нельзя спать, — хлестала себя Иона, — нельзя быть вялой и разморенной! Нужно встретить во всеоружии… что? Беседу с собственным супругом?! Я у себя дома, а не на поле боя! Тогда почему я боюсь стать слабой?..
Наконец, Виттор пришел к ней. В руке он держал конверт.
— Боги, я так рада! — Иона поднялась ему навстречу. — Мучительно нуждаюсь в беседе с тобой!
