Эрвин силился разбудить рассудок и осознать, чем грозит эта беседа и как себя вести. Считать ли Менсона убийцей? Не считать? Винить ли в том, что, вероятно, и без него случилось бы?.. Ответы не приходили, перед глазами маячил странный стручок и слова на бумаге.
— Я прошу вас, милорд, не шутить вовсе. Я позвала вас, чтобы спросить…
— А помнишь, как ты была Глорррия? — прервал ее Менсон. — Вот потеха-то! Все верррили!
Мими глубоко вдохнула.
— Милорд, вы не собьете меня. Я спрошу вас, ибо это очень важно: как умер Адриан? Нет, не виляйте, не прячьтесь в сарказме. Я знаю, вы дорожили им, были преданы… И вот он умер подле вас, говорят даже — по вашей вине. Я должна понять, я заслуживаю ответа… Как это случилось?
— Сама знаешь, уже сказано: взял ножик и тыкнул.
Шут глянул ей в лицо нагло, с вызовом. Мими не моргнула.
— Я ничего не знаю. И не хочу знать ничего, кроме правды. Не могли же вы так просто… Нет, не вы, не его. Кто-то другой — скажите мне, кто! А если все же вы — почему, какой цели ради? Что могло стоить его жизни?!
«Суда быть не должно», — думал Эрвин, пробуждаясь. Положим, и не будет. Мими может помиловать его в обмен на правду. А какова она, правда-то? Менсон ее знает?
— Если так уж хочешь знать, — буркнул шут, — то я его не убивал.
— Вы же только что сказали!..
— Что сказал? Ножиком-то, да? Не, это шутка. Не резал я его — он же не колбаса, чтобы ножиком.
— Милорд!.. — боль зазвучала в ее голосе. — Как вы можете?! Вы говорили: «Колпак и корона дружны». Вы с ним вместе воевать пошли, хотя и не солдат! Как смеете вы шутить над его смертью?
— Да не над ним… — Менсон отвел глаза, но лишь на миг. — Над собой я шучу, величество. Могла бы понять. А Адриан был хоррроший.
— Так это не вы убили его?
— Как тут понять? Пррраматерей спроси, они знают…
Мира беспомощно подалась к Эрвину:
— Милорд, умоляю, помогите!..
Помочь? То есть — помочь выспросить у Менсона, что он видел? А если видел, кто обрушил мост? Выложит это сейчас — и что будет? Рухнет наш вчера слепленный союз с Минервой. Снова интриги, закулисье — это мелочь, видали. В Палате шум, галдеж: Ориджин нарушил законы войны. Позор Первой Зиме, Север лицом в грязь!.. Скверно, стыдно, не вовремя. И Аланис…
Но вот что странно: «Суда быть не должно». А кому есть дело? Кому хуже от этого суда, кроме меня и Аланис? От стручка веяло Дарквотером. Леди-во-Тьме хочет не допустить суда? Зачем тогда привезла Менсона? И зачем шлет предупреждение мне, агатовцу? Что происходит, тьма сожри?!
— Милорд, ну что же вы молчите?! Ужели не поможете мне?
Эрвин откашлялся. В горле почему-то стоял ком.
— Знаете, лорд Менсон… Мне было шесть, когда я впервые попал в столицу. Великий герцог Десмонд представил меня двору, надеясь в будущем сделать своим голосом в Палате. Я увидел владыку Телуриана в самом зените славы, хитроумную императрицу Ингрид, блестящего принца Адриана… Знаете, кто потряс меня больше всех из императорской семьи? Вы, милорд. То был третий год пытки эхиотой, и вы еще сражались… Мне шестилетнему невозможно было постичь, чего стоила эта борьба. Но даже те крохи, что я понял… Я спросил отца о вас, о заговоре, надеясь услышать нечто… Нечто чудовищное, настолько порочащее вас, что восстановит во мне веру в справедливость. Надеялся узнать, что лишь законченный подлец может заслужить такую пытку. Отец ответил — дословно помню: «Шутовской заговор был битвой харизмы против расчета. Харизма потерпела поражение».
Эрвин умолк. Менсон не вставил очередную скабрезность. С ним творилось что-то… Словно низкие тучи несутся по небу, и вот-вот хлынет дождь.
— Я хочу отпустить вас, лорд Менсон. Вы с лихвой расплатились за любое убийство. Я приведу лекарей, они осмотрят вас, вы пожуете бороду, скажете про пчелку и цветочек. Вас признают безумцем и согласно заветам Праматери Юмин избавят от ответственности. Вы будете жить под наблюдением лекарей — но где угодно и как угодно. Вы ничего не должны Короне. Все оплачено.
Глаза Менсона превратились в бездонные черные колодцы.
— Не смей врать, волчонок.
— Я не лгу. То есть, лгу очень часто, но не сейчас.
— Но ты хочешь… оплаты?
— Совсем малой: всего лишь правды. Дайте владычице то, чего она просит: расскажите, как все было. Кто, как и зачем убил владыку.
Менсон плюнул на чайный столик.
— Значит, хотите пррризнания. Я, значит, раскаюсь, а вы меня помилуете и чего-нибудь забавное устроите со мною. Хорошая шутка. Мой бррратец такую провернул.
Эрвин глянул на Мими и заговорил, поймав легкий ее кивок:
— Вы не поняли, милорд. Скажите нам наедине, сейчас. Никаких подписей, никаких улик. Что бы вы ни сказали, мы не подвергнем вас никаким унижениям. Просто откройте нам правду.
— И я буду оправдан?
— Согласно заветам Юмин.
— И суда не будет?
— Только формальный.
— Но меня признают безумцем?
— Вряд ли есть иной надежный способ оправдать вас. Но какая беда? Двадцать лет вся столица считает вас блаженным. Неужто не привыкли?
Менсон поскреб бородку, посмотрел в окно, за которым среди изумрудных полей торчал серою громадой чей-то замок. Был он стар и, судя по отсутствию флагов, давненько покинут. Неуместной своею мрачностью он выделялся из безмятежного пейзажа и тянул к себе взгляды. Казалось, он — один из камней, на которых стоит подлунный мир.
— Ты говоришь, харизма против расчета… Х-хорошо сказано.
— Просто ответьте «да», милорд.
Шут отбросил жалкую бороденку, расправил плечи.
— Нет, волчонок. Я пойду на суд.
— В каком смысле?
— Если какой-нибудь пес считает, что я мог по своей воле взять и убить Адриана — пусть попробует это доказать. А если не сможет, то пусть убирается под хвост к Темному Идо!
— Но у вас нет шансов в суде. Владычица не желает вас казнить, но ей придется, если суд приговорит!
Менсон поднялся и резким движением стряхнул с головы колпак.
— Думаешь, харизму это испугает?
* * *
Эрвин не успел обдумать случившееся — да и когда? Они с Минервой, ошарашенные, только и смогли, что молча допить кофе. Затем Эрвин вернулся в купе, где кайр Джемис вручил ему кусок хлеба и куриную ножку:
— Подкрепитесь, милорд. Вас приглашают на обед.
— Мне одному слышится парадокс в этих словах?
— Уточню, милорд: вас зовут на обед к болотникам.
Эрвин проглотил хлеб и мясо, запил водою. Немного подумал и — возможно, то не было лучшим решением — взял с собою чашку, накрытую блюдцем. Внутри нее по-прежнему лежал тот диковинный стручок.
