Брошенная наспех фотография лишь подвела сухую черту — она ушла…
Рядом раздраженно маячил чистый тетрадный лист… Пустой, бл. дь! Ни строчки…
Страх — совершенно новое для меня чувство, опутал липкой, вязкой тревогой, неприятно облепив сердце, стягивая его, заставляя замедлить ритм. Рвано выдохнул. Потом еще раз, пытаясь вырвать с мясом мешающую ясно мыслить постыдную для меня эмоцию. Но она прочно укоренилась глубоко внутри, разъедая ядом сомнений мою душу. Въедливые слова круговертью, до тошноты, мелькали перед глазами: не вернется, насовсем, не желает, не хочет, не любит…
Я не могу заставить ее полюбить себя!
И вот только сейчас на меня обрушилась, девятым валом, волна бешенства! Не посчитала нужным даже объясниться, черкнув пару черствых строк прощания. Это была не пощечина, а хук правой, оставив на щеке гематому унижения, которая расцвела сейчас сине-фиолетовым цветом досады, примешиваемой желтой свирепостью и бесцветным раздражением, затянувшим место удара отеком злости.
С детства, никому не позволял бить себя, а тут, девчонка, ударила наотмашь! Больно! Безжалостно, расчетливо! Попадая точно в цель моей гордости!
Вспомнил, как рванул за ней, в надежде, что не ушла далеко… Осветив фарами хрупкую одинокую фигурку на дороге, шумно выдохнул… Надеясь… Но она не подошла! Продолжала упрямо стоять на своем, крича о своей нелюбви ко мне! А я, сидя в машине, проглатывал ее крики, потому, что она беспощадно вбивала их мне в глотку, раздирая, трамбуя, заставляя принять количество ее колких противоречий.
Вернулся в детство, почувствовав себя маленьким, пятилетним мальчишкой, в тот момент, когда получил свой первый скупой отказ от опекунства. Смотрел на нее, окутанную непогодой, выхватывая лишь очертания фигуры и понимал, что лишь обнадежила, необдуманно вселила надежду, а потом решительно вырвала ее прямо с сердцем, не просто бросив себе под ноги, а наступив на него, растоптав мои мечты…
Но это оказались только мои мечты! Не ее! Поэтому я не мог винить ее за отторжение.
Ушла…
Злость накатывала волнами, по мере того, как она не подходила к машине, упрямо продолжая оставаться на месте. Уязвленная гордость бушевала во мне, требуя той, прощальной записки, которой я был лишен, которую я заслуживал!
Ярость клокотала во мне! Бурлила! Видя ее нежелание объясниться, которое без ножа резало меня, нещадно полосуя, высекая куски обнаженных ранее эмоций, беспощадно отбрасывая их на белый снег, оставляя на нем кровавые узоры, бездумно, хаотично разбрасывая чувства.
Вышел к ней сам, потому, что понял, что не вернется…
Заставил! Приказал! Вынудил!
Обидел!!!
По другому не мог…
Хотел украсть последние дни желания, наплевав на свою гордость, купив ее любовь. Пусть так! Пусть на время, наступив на глотку своего самолюбия… но с ней…
И девку эту вечером приволок только от уничтожающей меня безысходности! Рассчитывал на проявление ревности, которая показала бы мне, хотя бы чуть приоткрыла толику ее чувств ко мне. Но не увидел. Ни грамма раздражения. Оглушающе крича о своем равнодушии ко мне, Слава поднялась к себе в комнату, захлопнув дверь…
* * *
Вставать не хотелось.
Дикая головная боль была послевкусием вчерашнего фиаско. Перевернувшись на живот, обняв подушку, пытался заставить себя встать и отпустить девчонку. Не мог! Эгоизм не давал мне возможности взглянуть на ситуацию под другим углом… Вариантов для меня не было.
Обида застилала глаза, навязывая, нашептывая о моем купленном ранее праве…
* * *
Приготовленный, привычный кофе давно остыл.
Глупые эмоции схлынули, лавиной, обнажив суть реальности, изуродовав очертания моего эмоционального поступка. Только сейчас увидела всю реальность его опустошительного очерчивания, которое смог дотошно рассмотреть Сережа. Отчетливо принимая осадок своей выходки, пару раз подходила к двери его спальни, желая объясниться, кладя ладонь на дверную ручку, но не решаясь ее повернуть, нерешительно дрожа на холоде ее стали, боясь обнажающей откровенности, не желая быть первой…
В который раз уходя, не осмеливаясь войти, мурашками пропускаю через себя давящую на плечи тонну раздавливающих меня противоречий. Боль ушла. Осталась лишь ложь недосказанности, повисшая между нами. Пеленой недоговоренностей прицепившаяся, отдаляя друг от друга, оставляя опоясывающее ощущение разъедающей сомнениями полуправды…
Вчерашняя метель, за ночь, только набрала обороты, разговаривая со мной, выстанывая, сквозь закрытые наглухо окна, наши эмоции.
Моих — нет… Его — нет…
Но, почему-то, буран между нами ноет от недоговоренностей, разгоняя поземкой глупую ложь, холодом подозрений сковывая открытую рану глубоко в душе. Она больше не кровоточит, свернулась на морозе сомнений, снова, грубо рубцуясь, стягивая края нанесенной ссадины, сшивая ее нитками сожаления.
Мне не привыкать!
Как с легкостью наловчился и он, ловить своим телом жизненные порезы…
Я их видела, сама прикасалась к ним! Обнажая передо мной душу он показал всю извращенную аномалию своих ран, выставляя на мое обозрение ее безобразность…
А я влюбилась в нее!
В его неидеальность, желая зацеловывать каждый, беспощадно нанесенный лезвием судьбы тонкий шрам.
«Как говорила мама? Поцелуй — боль пройдет!»
Осталось только добраться и поцеловать!
Но это, оказалось, самым сложным…
Про то, что нужно зацеловывать и мою душу даже не думала! Видела только его ожоги, не замечая свои отметины, оттиском зарубок рассказывая о своей правде. Я не знала, как любить, не умела прощать, не понимала ошибок, не видела промахи, принимая их шероховатость за новые отметины, не желая разобраться в их сути, вычленив проблему, попробовать ее решить.
Небрежно отмахнулась от помощи и в этот раз, самостоятельно раздув костер мнимого препятствия, теперь, пожиная плоды своей несдержанности, вдыхая пепел его разочарования, густой, вязкий, заполнивший мои ноздри золой крушения глупых иллюзий.
Вошла на кухню, автоматом выбрасывая из забитого из холодильника продукты на борщ.
Обида-обидой, но обед никто не отменял, поэтому включила сенсор плиты, ставя кастрюлю на горящую варочную поверхность, сбрасывая туда основательный кусок жирного мяса. Присев рядом, услышала тихий стук в дверь.
Необычно… Гости к нам не ходили…
Быстро подойдя, не желая дальнейшего трезвона, открыла нежеланному посетителю…
Лиза…
Я отлично запомнила рыжую хозяйку дома, где нас вчера принимали, так же, как отчетливо вспомнила ее обжигающие правдой слова, сказанные мне.
— Привет! Могу я войти?
— Конечно! — отходя на шаг, впуская гостью внутрь, приглашающе улыбнулась, не желая обнажать холод обжигающей метели своих чувств.
