— Город остался без хозяина.
— Это ненадолго. Желающих полно.
— Вот именно. А ведь он по праву принадлежит тебе.
— Он перестал мне принадлежать, когда отец изгнал меня.
Я усмехнулся, прекрасно понимая его чувства:
— Забудь о своей гордости и своем отце. В Шельзбурге порт, который ты просто обязан контролировать. Это колоссальные возможности для бизнеса.
— Для твоего. Но не для моего.
— Да. Мне нужен там свой человек.
— Но я — не твой человек. Если тебе так нужен этот городишко, поставь туда кого-нибудь своего. Радвана, к примеру. Кажется, он не плохо справляется у тебя на побегушках.
Либо Маттиас играл в свою игру, либо его обида на отца была намного глубже, чем мне всегда казалось.
— И ты вот так, без боя, отдашь мне свой город?
— Он. Не. Мой. — Маттиас соскочил со стула и принялся метаться по кабинету. — Мне не нужен этот средневековый сарай. К тому же, это ты расправился с Ковалевскими. А значит, ты — претендент на то, чтобы стать его новым хозяином.
В какой-то степени я понимал чувства Маттиаса. Меня точно так же душила ненависть к матери. Но я всегда старался отделять эмоции от бизнеса и преследовал собственную выгоду.
— Твой отец давно уже умер. Глупо пытаться доказать свою гордость трупу. Подумай о себе. И забери то, что твое по праву.
— Я вполне обойдусь и без Шельзбурга. — Он слепо смотрел в стену и пытался убедить скорее себя, чем меня.
Упертый баран!
— Тогда зачем ты приехал? Ведь не потому что я тебя позвал.
Он ухмыльнулся, но я знал его достаточно, чтобы понять насколько фальшива эта усмешка.
— Я думал, ты хочешь извиниться.
— И ради моих извинений пересек полмира? Я умею признавать свои ошибки, и много раз пытался попросить у тебя прощения. Так что твои отмазки не проканают. Хочешь, чтобы тебя уговаривали? Чтобы иметь оправдание самому себе? Не вопрос. Я буду уговаривать. Но забудь уже наконец то, что сделал отец. И живи нормально.
— Ты же не можешь забыть о своей матери!
Черт! Он всегда знал, куда бить.
— Ну, в отличие от твоего папаши, эта стерва все еще жива и периодически напоминает о себе.
Маттиас плюхнулся в кресло и устало потер глаза:
— Я всегда считал, что Шельзбург будет моим. Никогда не сомневался в этом. Но когда отец изгнал меня… я ведь поклялся, что не вернусь. Дал себе обещание, что стану лучшим. И когда папаша приползет на коленях умолять меня принять город, я откажусь.
Как же это знакомо. Вот только я согласился, когда мать просила. Согласился, чтобы швырнуть ей в лицо ту силу, которой обладаю. Показать, что теперь вся власть сосредоточена у меня в руках. И она — лишь одна из многих, кто от меня зависит.
Идиотизм. Теперь у меня есть Марина, и все кажется неважным и глупым. Черт! Она не поймет того, что я сделал. Предчувствие не обмануло: я заварил дерьмо, из которого будет очень сложно выбраться.
— У тебя сейчас такое выражение лица, будто хочешь меня убить. — Маттиас, не моргая, смотрел на меня своим насмешливым взглядом. — Я тут тебе душу изливаю, а ты…
— А у меня проблемы похуже твоих. — Я хлопнул ладонями по столу. — Расклад такой: либо ты принимаешь город, и мы думаем, как разобраться с Орденом, либо… я забираю его себе и, как ты и предложил, ставлю туда Радвана. Тогда ты немедленно убираешься с моей территории и появляешься только по моему приглашению. Раз уж я в одиночку впрягаюсь во все это, хочу быть уверенным, что однажды ты не сунешься предъявлять права.
— Ого, резко! А главное — неожиданно.
Я пожал плечами:
— У меня мало времени. Проклятие — не просто совпадение. Не думаю, что Ковалевский врал насчет войны. Что-то затевается, и я хочу быть к этому готовым.
— В этом весь ты… Минимум сомнений. Действия-действия-действия. Ты никогда не любил сидеть на месте.
— А смысл ждать чего-то? Я не люблю быть зрителем из толпы.
Маттиас снова потянулся к распечатке карты:
— Дай мне время. Я могу еще некоторое время побыть здесь? Пару дней. Попробуем вместе разобраться в происходящем? Как в старые добрые дни? А потом я поеду в Шельзбург и…
— Вызови своих людей. Если все так, как говорил Ковалевский, на счету будет каждый.
— Да. Так и сделаю. — Он поднялся. — Знаешь… на самом деле я благодарен, что тогда ты не встал на мою сторону. Я понял, что надеяться можно только на себя. Это уберегло меня от многих опрометчивых поступков.
Ни хрена его это не уберегло. Но я прекрасно понимал его чувства. Ощущение, что тебя предали все, кому ты доверял. На кого рассчитывал. Что я мог сделать сейчас? Только продолжать играть скотину, каким Маттиас наверняка до сих пор меня считал.
— Рад был помочь.
Он рассмеялся:
— И на что я надеялся?
— Выдавить из меня слезу?
Продолжая смеяться, Маттиас вышел, а я остался в одиночестве. Происходящее набирало дурной оборот и с каждой секундой нравилось мне все меньше.
Когда вошел Борис, я продолжал пялиться на карту, пытаясь увидеть то, что раньше упускал.
Он все еще выглядел бледным и осунувшимся, как и все мы, но теперь уже точно не умирал.
— Как Марина?
Конечно, первый вопрос о ней… Теперь все о ней только и говорят. Я не знаю, что делать с той ревностью, которая пожирает изнутри, стоит услышать ее имя, произносимое другим мужчиной. Умом я понимаю, что они не претендуют на нее и даже, захотев, не стали бы пытаться, но… Но медведю этого не объяснить. Какая-то часть меня, дикая и совершенно неуправляемая, просто сходит с ума. Зверю плевать на благодарность и признательность. Он хочет завладеть добычей и уволочь ее в свою берлогу. Это единственное желание, которое преследует меня последние дни.
Я представил, как прижимаю Марину к себе. Посреди леса, где только деревья, сырая земля и запах мокрой листвы. Мы оба обнаженные и грязные. Влажные от пота и дождя. Я бы хотел взять ее именно так — на земле, в грязи, по-звериному. А потом — прижав к шершавому стволу дерева.
Внутри тут же стало холодно и больно. Каждый сосуд леденел и трескался. Я положил руку на живот, пытаясь хоть немного отогреть собственное нутро.
— С вами все хорошо?
Я кивнул. Кажется, зелье Лили дейстует отлично.
— Марина все еще без сознания.
— Как только придет в себя, мы с Радваном хотели бы ее поблагодарить…
Я не дал ему договорить:
— Я помню. Ты говоришь это каждый раз, когда меня видишь. Есть новости?
— Да. — Он сел напротив. — По ладоням… Они просто рассыпались в прах.
