Сейчас на ней не было косметики, но от этого она казалась еще более искушающей и откровенной. Молочная кожа так и манила прикоснуться. Нежные розовые губы припухли и просили поцелуев. Моих поцелуев!
И только сейчас я осознал, что Борис с Маттиасом тоже стоят рядом и пялятся на Марину, которая ничуть не смущаясь подносит бокал с вином к губам и делает несколько глотков.
— С возвращением… — Ее голос хрипит и кажется сорванным от криков. От криков, которые я от нее так и не получил!
Меня прошибает злостью и ревностью.
— Во-о-он!
К счастью, и Борис, и Маттиас понимают, что это относится к ним, и выметаются из зала. Меня уже по-настоящему трясет, и приходится сдерживаться, чтобы не броситься к маленькой стерве и не стащить ее со стола, смяв в кулаке волосы.
— Ты чокнулась? Решила поиграть?
Понимаю, что рычу, что вместо ногтей на пальцах — когти, и через кожу рвется жесткая шерсть. Не знаю, что хочу с ней сделать, и стараюсь об этом не думать, потому что сорвусь. Сорвусь, а потом буду жалеть. Но зверь во мне хочет наказать эту стерву. Она зарвалась. Это уж слишком.
Осушив бокал до дна, она неуклюже отставила его в сторону, все-таки опрокинув, но даже не заметив этого. А потом вдруг взяла бутылку и начала пить прямо из нее. Я жадно вдохнул, охреневший от вида того, как ее губы прижимаются к горлышку. Как сокращается горло, когда она глотает.
Нет… Нет, пожалуйста… Не хочу думать об этом. Не хочу! Нельзя!
Но я все равно представляю, как она обхватывает губами мой член и втягивает его в рот, высасывая все до последней капли.
— Нет… — Ее голос звучит странно, и я уже не понимаю, о чем она говорит. К чему относится это чертово «нет»? Она подсмотрела мои мысли и поняла, чего я хочу, а теперь говорит, что этого мне никогда не получить?
Да, так и есть! Решила измучить меня окончательно, маленькая дрянь! Ну нет, я заставлю тебя у меня отсасывать каждый день. Твой день будет начинаться и заканчиваться именно этим. Привыкнешь и полюбишь. Будешь умолять и ползать на коленях, лишь бы я вставил хуй тебе в рот и позволил отполировать яйца своим наглым языком.
Будешь рыдать, когда я не разрешу этого сделать. Станешь зависимой!
Я точно сошел с ума, потому что ощущал сейчас именно это — зависимость от нее.
— Нет, я не хочу играть… Я же не ребенок. — Ее язык странно заплетается, и мне никак не удается прогнать из головы картинки того, как он вылизывает мой ствол, обводя каждую вену и закрывая глаза от наслаждения. — Я пришла к тебе. Ты же этого хотел.
Она снова делает глоток. Красное вино тонкой струйкой течет по губам, потом по подбородку. Несколько капель срываются на полукруг груди, видный в вороте рубашки. Еще пара капель падают на ткань, окрашивая ее в розовато-алый цвет крови. И мне снова легко представить, что это совсем не вино…
Но неожиданно, в сознание пробиваются ее слова. Пришла ко мне. Ко мне…
Я смотрю на нее, пытаясь сообразить. Ее взгляд плывет и никак не может сосредоточиться на мне. На щеках странный румянец, и говорит она так, словно…
Черт! Я подскакиваю к столу и хватаю ее за талию. Рубашка задирается, и неимоверным усилием воли я заставляю себя не смотреть вниз.
— Ты набухалась?
Она смеется и прижимает к моим губам влажное горлышко бутылки, которую до сих пор стискивает в ладони.
— Да-а-а… Видишь ли, родители всегда считали, что я обязательно стану шлюхой, если меня не контролировать. Это такое счастье, что именно шлюха тебе и нужна!
Она неожиданно обнимает меня и смеется:
— А то бы осталась одна… Так вот… Из-за того, что они так считали, я ходила в жутких обносках и ни разу, представляешь, ни разу?! не пробовала алкоголь. А тут у тебя намечается вечеринка с выпивкой… А я не приглашена. Я же твоя великая любовь!
Я стаскиваю Марину со стола, и она тут же обвивает мои бедра ногами. Даже сквозь чертову одежду чувствую пьяный жар ее тела. Боже, за что мне это? Наверное, сам виноват.
— Запер меня в спальне, а сам решил веселиться? Короче, я решила составить тебе компанию. Ты сказал, что я сама к тебе приползу. И вот, я здесь! Ты рад? Все так, как ты и хотел?
На этот раз она меня провоцирует, и никакому пьяному угару это не скрыть. Даже не хочу сейчас думать, что она наговорила о родителях. Потом разберусь с этим, потом.
— Ну что ты такой хмурый? — Она вдруг приближает ко мне свое лицо и кусает за губу. Вспышка боли растекается по всему телу жаркой волной. — Улыбнись! Ты же добился своего. Вот я здесь. На блюдечке. — Она зло улыбается и смотрит на меня в упор. И хоть ее взгляд расфокусирован, а зрачки расширены, я чувствую ее ярость. — Бери и пользуйся, сколько хочешь! Можешь даже с друзьями поделиться. Со шлюхами ведь так поступают.
Не знаю, чего она добивалась, но последние слова окончательно срывают мне крышу. Я в шаге от того, чтобы не дать ей пощечину. Блядь, я бы разорвал ее на части, так она выводит из себя. Кажется почти нереальным, что я схожу с ума от этой женщины. Она не может мне нравиться. Не может. Не должна. Потому что все, что она делает — только злит меня. Злит до слепящей ярости, взрывающейся по всему телу белыми вспышками. Я накален до предела. Хочется разгромить все вокруг. И начать с чертовой Марины.
Почему?! Почему именно она?
— Ну что ты завис? — Она опять смеется и вдруг выливает остатки вина себе на грудь.
Рубашка тут же прилипает к коже, очерчивая грудь. Соски набухают, натягивают ткань и целятся прямо в меня двумя острыми вершинками.
— Ой, надеюсь, это вино не слишком дорогое?
Не знаю, что со мной происходит, но наверное, это предел. Мой личный предел, за которым больше нет ничего. Я сметаю со стола все, до чего могу дотянуться, и швыряю Марину на твердую поверхность. Она задыхается и, кажется, трезвеет, потому что ее взгляд становится осознаннее. Из него пропадает пьяная пелена, а губы удивленно приоткрываются.
— Хорошо. — Собственный рык кажется чужим и незнакомым. Наверное, моим телом и вправду кто-то овладел, но больше контролировать себя я не могу. Да и не хочу. Она должна быть наказана. Раз и навсегда. Я был слишком добр. Спускал с рук все. Нужно было трахнуть ее еще в башне! А я мучился чувством вины и страдал, как идиот. — Ты сама сказала, что пришла ко мне.
Я рванул полы рубашки в стороны. Блядь! На ней даже трусиков не было. И вот в таком виде она лежала перед тремя мужиками.
— Тварь! — Стаскиваю с нее рубашку, разрывая когтями ткань, и оставляю на коже Марины алые царапины.
— Что ты д-делаешь? — В ее голосе паника, но этот страх только больше заводит. Получила, что хотела? Так чего теперь трясешься?
— То, чего ты хотела! Пользуюсь своей шлюхой.
Не слышу ничего, кроме стука ее сердца и нашего смешавшегося тяжелого дыхания. Как будто все вокруг перестало существовать.
