— Сядьте, сударыня, и посидите спокойно хотя бы четверть часа, — Себастьен поднялся, подвел её к столу, подставил стул, пододвинул к ней приборы и еду. — Что вам налить?
— Не знаю… спасибо, монсеньор…, - она явно растерялась от такого внимания.
— Расслабьтесь и ешьте. А потом уже бегите, куда вам там нужно. Так что налить? Вина?
— Да, пожалуйста… — прошептала она едва слышно.
Себастьен налил ей вина и вернулся в кресло.
— А вам, сердце моё, налить что-нибудь?
— Нет пока, спасибо. Скажите лучше, как вы отказываете в приеме на работу тем, кто вам не нравится? Если других причин для отказа нет?
— Просто отказываю, и все. Я не могу работать с теми, кому не доверяю. Да вы помните, наверное, мою историю на эту тему.
— Конечно, — наградных знаков она, как и решила, больше не надевала, но иногда поглядывала на них — в шкатулке, среди прочего добра.
— А если вас очень просят?
— Объясняю, что или очень просят, или спят спокойно. Шарль в таком случае обычно выбирает правильно.
— Видимо, я тоже возьму себе на вооружение эту мысль. Спасибо, Себастьен, снова вы мне помогаете, причем в таких делах, которые я должна была бы делать сама.
— Вы сами в итоге всё и раскрутили, так что осталось только сдать барышню родителю и поставить точку. Он сообщил, что завтра вылетает к нам.
— Вот и отлично.
— Может быть, второй глоток?
— Пожалуй, — согласилась она и протянула ему бокал.
* 71 *
На пороге появился традиционно хмурый Лодовико, и прямо с порога рыкнул на громкую молодежь. Мол, и без того не дом, а вавилонская башня, и к ночи уже хочется тишины. Музыку сразу же выключили, играть ушли куда-то вниз, и только грустный Октавио сидел и меланхолично пил. Компанию ему составлял Гвидо, барышня куда-то испарилась.
— Неужели в доме больше нет места, где можно надраться? Шли бы тоже куда-нибудь? — Лодовико сверкнул на них глазами, и этого оказалось достаточно — обоих как ветром сдуло.
Лодовико сел на освободившийся диван. Элоиза и Себастьен переглянулись и рассмеялись.
— Кто тебя укусил? — Себастьен, не спрашивая, протянул ему бокал.
— Да все понемногу. Нет, еду мне не показывай, меня уже кормил Варфоломей, — он взял бокал, обернулся к столу и внимательно посмотрел на не успевшую убежать Кьяру. — Вы, значит, здесь, юная барышня.
— Сейчас уйду, — пискнула та и подскочила со стула.
— Ничего подобного, сядьте-ка вот тут, — он все так же хмуро кивнул на диван рядом с собой.
Элоиза оглядела их обоих и повернулась к Себастьену.
— Монсеньор, вы не проводите меня?
— Легко, — он поднялся сам и подал ей руку. — Вы уверены?
— Да. День был длинный, хватит уже всякого и разного.
Они вышли в приемную, оставив за спиной напряженное молчание.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего. Просто я полагаю, что им нужно поговорить.
— И вы знаете, о чем? — удивился он.
А на лице у него было написано «Неужели им в принципе есть, о чем разговаривать?»
— Только догадываюсь. Но если будет, о чем узнать, то мы, я полагаю, узнаем.
— Предположим. Но куда вас проводить, вы не сказали?
Она улыбнулась.
— Куда хотите, Себастьен.
— Неужели? Но вы же понимаете, что у меня есть множество вариантов?
— Безусловно. Только я, как честный человек, считаю своим долгом предупредить: в любом выбранном месте я просто усну, и все. Спать хочется со страшной силой.
— Тогда и говорить не о чем, идемте.
Они дошли до его комнат, она даже нашла в себе силы забраться под его душ. Но как только оказалась в постели — глаза стали закрываться сами собой. Он гладил ее по голове и не только по голове, что-то говорил, она отвечала невпопад… пока не услышала:
— Так дело-то во мне, если бы не я, то не было бы всей этой мерзкой истории с ведьмой и прочим…
Она приподняла голову и, не открывая глаз, произнесла:
— Если бы вас не было, звезды не светили бы так ярко. А это важнее любой истории, понятно вам?
Ей очень хотелось спать. Но не ответить на этот поцелуй было просто невозможно.
35. О безрассудной юности и зрелом рассудке
* 72 *
Кьяра сидела на диване рядом с доном Лодовико и молчала. Ей казалось, что это неправильно и нужно что-то сказать, но она как будто онемела и не могла сказать ничего. Впрочем, он тоже молчал. И хмуро смотрел на неё, словно впервые видел.
Разговор все же начал он.
— Скажите, вам есть, куда пойти на ночь? Или вы останетесь у себя, рядом с той дурой?
— Всё в порядке, — проговорила она очень тихо. — Мне есть, куда пойти. Нет, я не буду оставаться через стенку от Джулианы. Я заходила домой, переодеться, так она услышала, что кто-то ходит, и тут же начала громко стучать в дверь и кричать. Там даже штукатурка сыплется. Поэтому лучше, если мимо никто ходить не будет, — в конце она даже осмелилась поднять на него глаза.
— Куда пойдете-то? — смотрит внимательно, неужели ему вправду это интересно?
— К Джованнине в мастерскую. Она сама там ночует, и я теперь тоже, — а чего скрывать?
— Кто это — Джованнина? — он еще больше нахмурился.
Она поняла не сразу.
— Да Асгерд же, — рассмеялась и подумала — как это, он — и чего-то не знает? — Её Карло так зовет, её второе имя похоже на это, вот он и придумал.
— А почему она ночует в мастерской? Я думал, она ночует, ну, у Карло?
— Нет, всё не так, — она так обрадовалась, что может что-то ему рассказать, что чуть не подпрыгнула на диване. — Я расскажу вам, но только не говорите, что вы это знаете от меня. Вам мог рассказать отец Варфоломей, или кто-нибудь из реставраторов, или вы вообще сами в камеру могли посмотреть, так ведь? В мастерской ведь есть камеры?
— Есть, но мне и в голову не пришло в них смотреть. Что там творится-то, почему вы все там живёте?
— Я потому, что так получилось, Джулиану заберут — я к себе вернусь, видеть и слышать её не хочу. А у Джованнины вдохновение.
— Что у неё? — он снова нахмурился.
— Вдохновение. Она пишет портрет Карло. Она ему обещала в Рождество с дурной головы, а он поймал её на слове. И теперь он каждый вечер подолгу ей позирует.
— Ничего ж себе! И прямо портрет?
— Да, вот такой! — она обозначила руками размер — чуть меньше кресла.
