— А пойдемте, — сказала она, снова не глядя на него.
Положила руку ему на плечо, продолжала очень тщательно «не глядеть». И не обращать внимания на его руки где-то на лопатках и его губы возле самого уха.
— В понедельник я в Риме встречаюсь еще с одним источником по нашей пропавшей картине, пойдете со мной?
- С удовольствием бы пошла, но не смогу. Я буду сильно занята, я ухожу в отпуск надолго, — ну вот, опять понедельник. А как хорошо было не помнить об этом!
— Точно, как я мог забыть, мне же говорили! Вы поедете к родственникам в Париж? Или в Шатийон?
— Нет, — тихо проговорила она.
— Но если вы с ними встретитесь, передадите от меня привет вашему дяде?
И тут плотину прорвало. Она взглянула на него, хотела вежливо сказать, что ничего не может обещать и вообще, но вместо этого расплакалась. Слезы как будто сами хлынули из глаз, и она ничего не могла сделать, чтобы их остановить. Она только тяжело дышала, хлопала ресницами, потом и вовсе зажмурилась, а слезы все текли и текли.
— Так. Понятно. То есть ничего не понятно, но пошли обратно за стол, — не отпуская Элоизу, Марни повел ее обратно к их столу в укромном уголке. Усадил, дал в руку бокал вина. — Пейте, — она молчала и всхлипывала. — Пейте, я сказал! — добавил он жестче и строже.
Она глотнула раз, другой.
— Простите…
— Да причем тут «простите»! Что случилось? — он спрашивал так, что не отвечать было невозможно.
— В понедельник утром я ложусь в больницу. На операцию. Сложную. Что дальше, я просто не знаю, — выдавила из себя она, и снова градом полились слезы.
— Вот так сюрприз, — он нахмурился. — И вы мне тут недавно пытались доказать, что все в порядке и вас свалило с ног легкое недомогание? Ладно, тогда сейчас возвращаемся в отель. Похоже, вы еще недостаточно выпили, чтобы говорить всё, как есть, а пить и рыдать лучше на своей территории.
— Не нужно ничего говорить, — прошептала она.
— Да ну? Если бы так, вы были бы спокойнее, нет? Вот скажите, с кем вы обсуждали вашу операцию? Именно что обсуждали, а не просто поставили в известность о вашем отсутствии?
— С Доменикой, — с готовностью ответила она.
— Кто это — Доменика?
— Моя родственница. Врач. Хирург.
— Она разбирается в вопросе?
— Да. Она будет ассистировать на операции.
— А с кем еще? С Анной?
— Нет.
— С вашими французскими родственниками?
— Нет.
— Оно и видно. Всё, поехали.
* 7 *
Они приехали в отель, поднялись в номер. Себастьен был решителен и мрачен и всю дорогу не отпускал ее руки. Он усадил ее на диван, налил воды и вложил стакан в руку. Она молча выпила.
— Сидите и никуда не выходите, ясно? — сказал ей строгим голосом и вышел.
Тем не менее, Элоиза встала, сходила умылась, взяла платок, приложила к носу. Вот еще не хватало, разревелась, как дура. Кому нужны рыдающие дуры?
Марни вернулся с парой бутылок коньяка, следом за ним шла горничная с подносом, на подносе были бокалы, на тарелках рядом — фрукты и какие-то сладости. Горничная с интересом посмотрела на роскошно одетую даму с красными глазами и хлюпающим носом, и исчезла. Марни сел на стул с другой стороны стола.
— Так вот, сердце моё, садитесь поудобнее, и будем пить. Вам же не завтра в стационар, а в понедельник? Завтра выспитесь и будете, как новенькая.
Он разлил коньяк, один бокал дал ей, второй взял сам, пододвинул к ней блюдце с ломтиками лимона. Элоиза глотнула и зажмурилась. Коньяк разлился по внутренностям, стало горячо. Лимон, апельсин, ломтик яблока. Затем допила все, что еще оставалось в бокале. Молчала, прятала глаза.
— Я правильно понимаю, что на самом деле ситуация серьезнее, чем вы сказали мне тогда, так?
— Так.
— Скажите уже, что за операция.
— Удаление множественных новообразований.
Марни беззвучно выругался.
— Это я не про вас, это я про ситуацию. Но вы давайте, рассказывайте дальше, — налил еще и ей, и себе.
— Вы уверены, что вам стоит это знать?
— Абсолютно.
Элоиза выпила коньяк и снова начала лихорадочно вытирать слезы.
— Да просто ничего хорошего, понимаете?
— Ну, это я уже понял, а как на самом деле? — он поставил бокал на стол и пересел на диван. Сбросил смокинг, обнял ее и стал гладить по голове, чем вызвал новый поток слез. — Ладно, плачьте, потом поговорим.
— Сейчас намокнет ваша красивая сорочка, — она попыталась отстраниться, но он ей не дал.
— Тихо! Я вас не отпускал никуда. С сорочкой разберемся, если возникнет необходимость. Вы вообще когда в последний раз плакали в чью-нибудь сорочку? — строго спросил он.
Она подняла на него недоуменный взгляд.
— А это обязательно делать?
— Мне кажется, иногда нужно. А как это выглядит — плакать в сорочку, пить ночь напролет или еще что-нибудь — уже не важно, главное, чтобы было, с кем.
— Вы пытаетесь совместить известные вам приемы?
— Ну да. Давайте разложим по полочкам вашу ситуацию. Операция на самом деле нужна? Нет возможности вылечиться как-нибудь без нее?
— Нет, я слишком затянула. Доменика сказала, если хотя бы месяц назад…
Он улыбнулся.
— Я не буду спрашивать вас, что вы делали месяц назад. Мне тоже случалось, гм, не обращать внимания на разные сбои в организме. Дальше. Вы знаете хирурга, который будет вас оперировать?
— Да, Доменика нас познакомила.
— Вы доверяете ему?
— А что остается? Доменика его знает, она плохого не посоветует.
— Значит, и впрямь ничего не остается, кроме как сдаться на милость этого самого врача. И пусть он все сделает в лучшем виде.
— Но я боюсь! Я очень, очень боюсь, — проговорила она и снова расплакалась.
— Это нормально, сердце моё, — подушечки его пальцев скользили по ее щеке, потом по шее. — Вы живой человек, а человеку свойственно испытывать страх. Не поверите, мне тоже случается бояться.
— Вам? — она удивилась.
— Я тоже живой, представьте себе. Знаете, чем хорошо лечить такой вот иррациональный страх за свою жизнь?
— Чем? — она вправду заинтересовалась.
— Совсем немного ласки, и вы сможете взглянуть на ситуацию под другим углом, — его лицо было совсем, совсем рядом с ее лицом. — Вместе мы прогоним любые страхи, и все станет проще, вот увидите!
— Я верю вам, но…
