С лазейкой для обретения вечной жизни дела обстоят еще хуже.
На самом деле это даже не столько лазейка, сколько отвратительный пример надувательства. Попавшись на него, будете жалеть об этом вечно и столько же ненавидеть себя за совершенную ошибку. Я бы не назвала такое существование жизнью, но, возможно, все выглядит не так уж плохо, если вы мертвы и при этом в отчаянии.
Как-то я подслушала, как одна женщина, вернувшись с похорон, сказала что-то в том смысле, что страданиям покойника пришел конец. Мне даже не пришлось на нее взглянуть, чтобы понять, что она жила лишь в естественном мире.
Людям естественного мира просто – приходится лишь убедиться, что физические останки покойника оказываюся там, где им и положено. У них, у этих людей, нет недостатка в церемониях и ритуалах, но все они без исключений предназначены для живых. В этом нет ничего дурного. Люди, потерявшие близкого, заслуживают утешения. Но нам-то приходится иметь дело с духами умерших, а это дело непростое.
Возьмем, к примеру, близких Анны-Мей Перлмуттер и ее друзей. Они поминают покойницу в своих молитвах, по крайней мере те из них, кто имеет обыкновение молиться. Внуки Анны-Мей каждый вечер, став на колени возле кроватей, просят Бога благословить ее. Их мамы и/или папы при этом одобрительно поглядывают на своих детей. Все это очень хорошо, даже достойно восхищения, но ни одна из этих молитв, какими бы безупречными и искренними они ни были, не убережет Анну-Мей от того, чтобы ее жульническим образом лишили загробной жизни.
Это моя работа. Одно из направлений семейного бизнеса, который процветает уже несколько столетий.
Анна-Мей Перлмуттер умерла десять дней назад, ей было восемьдесят лет, и, судя по сведениям, почерпнутым из некролога и собранным по крохам из иных источников, Анна-Мей определенно не рада своей смерти. Она не просто позволяла себе жить, она участвовала в собственной жизни. Двадцать лет назад она победила рак груди и к этому эпизоду никогда больше не возвращалась. Когда у нее повышалось кровяное давление, она всегда аккуратно принимала лекарства, хотя в ее диете всегда бывало слишком много поваренной соли. Вероятно, она не ожидала инсульта (этого никто и никогда не ожидает), погубившего ее в одночасье.
Несомненно, она сразу же почувствовала, когда граница, разделяющая естественный и сверхъестественный миры, стала утончаться. Недавно умершие чувствуют убывание своего нахождения там наиболее остро. Процесс начинается сразу по официальном окончании Дня Всех Святых, через секунду после полуночи, и продолжается весь следующий день. Души, блуждающие до восхода солнца, – обычно потерянные, и, когда они не блуждают в предрассветной мгле, никто не знает, куда они направляются и чем заняты, да они и сами этого не знают. Все это очень странно и вызывает мурашки по коже. Сама я бывала на кладбище перед рассветом в День Всех Святых считаное число раз, помогала бабушке собирать магические предметы, чтобы пополнить нашу буфетную, и это оставило неприятное впечатление, которое не проходило еще несколько дней.
Если Анна-Мей Перлмуттер ушла среди предрассветных духов, то это ненадолго. Может быть, она полагала, будто бережет свою энергию, оставаясь в гробнице, тогда как граница между жизнью и смертью постепенно становилась все менее материальной. Возможно, Анна-Мей надеялась на полное исчезновение этой границы или, по крайней мере, на то, что хотя бы где-то она настолько утончится, что через нее можно будет силой проложить себе дорогу к жизни.
Есть старая история о том, как кто-то умерший в очень молодом возрасте сумел преодолеть эту границу и вернуться в мир живых. Предположительно свежий воздух спонтанно возродил исходное физическое тело, и этот человек вернулся домой, воссоединился с любимыми и дожил до ста лет.
Нет нужды говорить, что это лишь городская легенда. Вероятно, она возникла из рассказов о людях, по ошибке признанных мертвыми. Такой человек внезапно садится в гробу и просит поесть или попить (такое случалось довольно часто в те времена, когда еще не было современной медицины, и люди по понятным причинам нервничали, опасаясь быть погребенными заживо). Это не то же самое, что истинное воскресение, но отчаянные мертвецы не замечают разницы и хватаются за эту историю так, будто о ней рассказывали в вечерних новостях канала Си-Би-Эс
[68] за минуту до их смерти.
Есть создания, которые зацикливаются на такого рода отчаянии и стремятся к жизни, как акула, почувствовавшая вкус крови, к ее источнику. В естественном мире есть жулики и мошенники, ублюдки, обладающие талантом отыскивать наиболее уязвимых и обирать их до нитки. На сверхъестественной стороне у нас полно всевозможных мерзких созданий, от жалящих и кусающих, невыносимо надоедливых до действительно опасных, ядовитых и вампиров, высасывающих души. Я уж не говорю о фокусниках-подражателях, которые на самом деле суть лишь неудачники, склонные поподличать.
И потом есть Джек.
Джек – это парень, который отлично знает, где проходит черта, которую нельзя пересекать, но которому даже не приходит в голову перед ней остановиться. Он вроде вашего друга, который не только всегда выигрывает, но должен выиграть некрасиво, даже если это потом выйдет ему боком. Не бывает такого, чтобы с Джеком не стряслось хоть какой-то беды, и он всегда ищет кого-нибудь, кого угодно, на кого можно было бы перегрузить свои беды.
В точном соответствии с предсказаниями бабушки, сделанными по знакам и предзнаменованиям, Джек идет сюда. Анна-Мей Перлмуттер – не единственная отчаянная умершая, желающая одолеть Жнеца, но по какой-то причине Джек, как мне кажется, считает ее наиболее перспективной.
Круглое пятнышко света теперь довольно близко и больше похоже на фонарь – свет льется из него сверху, снизу и по бокам. Джек его сделал сам – вырезал, и, надо сказать, очень умело. Он практикуется в этом уже несколько столетий. Наиболее сильное впечатление производит репа. Это крупный корнеплод, размером с небольшую тыкву, но ясно, что это репа, листья которой сплетены в ручку.
В свое время по ту сторону океана фонари делали как раз из репы. Тыква – овощ Нового Света, и ее еще предстоит ввести в культуру в стране, имевшей несчастье стать родиной Джека. Одни говорят, это была Ирландия, другие – Шотландия, третьи – Англия. В разное время Джек называл своей родиной то одну, то другую, то третью из этих стран, равно как и другие. Он может говорить с акцентом любой из европейских стран. По словам бабушки, когда они встретились впервые, Джек убедительно изображал венгра.
Фонарь останавливается в шести метрах от фасада гробницы. Джек за фонарем выглядит лишь как неясная форма. Свет яркий и теплый, в холоде ноябрьской ночи я так и чувствую тепло, исходящее от фонаря, который медленно движется направо. Слышу шаги Джека по траве. Тепло убывает, но лишь чуть-чуть. Уголек в репе Джека (до чего же обманчиво-глупо это словосочетание) тлеет, не гаснет. Чем дольше он находится на одном месте, тем теплее там становится. Если бы Джек задержался здесь достаточно надолго, загорелся бы и сам воздух.
