Вот он я: довольный суммой «двенадцати», сложившейся в голове, рука моя только-только коснулась шершавого столба, какой держит крышу хижины, и тут я вижу его за ножками кровати, у электрической розетки, на которой остались горелые отметины еще с тех пор, когда Аманда еще не перестала совать повсюду монетки.
А вижу я заднюю часть большого бледного пса – лежит себе и спит.
Звали его Роджер.
Мама бы вспомнила.
Это было летом между моим четвертым и пятым классом.
Поскольку мама моя была ветеринарным фельдшером, мне приходилось убираться в ветклинике дважды в неделю за доллары, которые я, наверное, и так от нее получал бы.
Впрочем, делал я это не ради денег.
Мне нравилось двигаться молчаливо мимо сидевших в клетках животных. Кошки с собаками по большей части, но иногда случалось и нечто экзотичное – попугай, игуана. Один раз попалась луговая собачка: кто-то попытался приручить эту земляную белку, пока зверек не стал кусачим.
Вы думаете, мол, подобное увлечение должно бы привести меня после школы в ветеринарный колледж, да только мама с успехом от этого меня отвратила. Убедила меня: мол, для приятного в работе ветеринара я подойду, а вот для чего другого в ней я не гожусь, для такого, из-за чего владельцам не разрешают оставаться в кабинете.
Об этом другом: как раз из-за него Роджер и остался на всю ночь.
Имя его мы все знали по простой причине: он был знаменитостью. Большие датчане, они псы крупные и тощие, а он был еще того крупнее и худее. Когда пес вставал на задние лапы, то мог спокойно положить передние на плечи моему отцу. Даже особо и не стараясь.
О нем писали, его фото печатали в газетах и журналах и даже на одной упаковке с собачьей едой.
Быть крупным, впрочем, псу это порой дорого обходится. Роджер стал слабеть в бедрах на много лет раньше, чем ему такое полагалось бы по старости.
Когда я увидел его через оставленную открытой дверь смотровой, его готовили уже к четвертой операции.
Чтобы вскрыть пса безопасно, как полагается, маме пришлось обрить ему зад одноразовой бритвой, какой мой отец брил себе лицо. Ей пришлось выбрить, по сути, весь крестец, от самого подреберья до основания хвоста.
От этого пес стал каким-то серо-розовым в пятнышках, как у больших датских догов.
Я перестал мести, когда увидел его через дверь.
Перестал мести, просто стоял и смотрел во все глаза.
Поначалу подумал, что в клинику, может быть, попал сильно располневший леопардовый тюлень. Еще и альбинос. Или, может, детеныш бегемота, тот, который отбелился в желудке у кита. А потом его отрыгнули в кабинете Дока Бранда. Для вскрытия? Потом я пришел к заключению, что это вообще не может быть животным, разве нет? Это же шляпка какого-то доисторического гриба, только он сейчас умирает, поскольку его срезали с грибной ножки, или ствола, или что там у грибов бывает.
Что сразу не пришло мне в голову, так это «собака». Вот о чем я речь веду.
Это захватывало. Я, наверное, улыбался просто от новизны ощущения, от жгучей неожиданности. По крайней мере, до тех пор, пока мама не схватила меня сзади за левую руку, у самого плеча почти, и не протащила меня до самой регистратуры.
Впрочем, смотреть я не переставал. И это дало мне понять, отчего, отчитывая меня, мама переходила на шипение и шепот.
Док Бранд тоже сидел в той комнате. Не на своем черном вращающемся табурете, а в одном из кресел владельцев домашних животных. Галстук у него был распущен, на согнутой ноге валко стоял стакан с чем-то, который он придерживал пальцами.
Он уже не плакал, плакал он раньше.
«Это потому, что он знает, – шипела мама, во взгляде ее сливались жар и печаль – не по Роджеру, я это понимал, а по Доку Бранду.
Что знал Док Бранд, в чем убеждали его все годы медицинского колледжа и пять лет практики, так это в том, что есть предел и терпению пса. Даже такого большого, как Роджер. Даже такого знаменитого пса, как Роджер. Мелькать в газетах и журналах – возможно, такое и обессмертит твое имя, но никак не защитит тебя от смерти.
Вот это: Док Бранд, плачущий в смотровой один на один с гигантским псом, – и было тем, от чего берегла меня мама, не желая, чтоб я шел в ветеринары.
Как я говорил, она беспокоилась.
Сейчас бы она еще больше беспокоилась, если б узнала, что Роджер вернулся.
В ту ночь у себя в спальне в хижине я сделал то, что на моем месте сделал бы любой, увидев крестец гигантского мертвого пса у себя в комнате, безо всяких прелюдий: я закрыл глаза, обдумывая все заново.
А вот чего я не сделал, так это не убрал руки с опоры. Впрочем, не стану обольщаться: то был попросту инстинкт. Всегда хватаешься за что-то, когда страх одолевает.
Что я увидел или что я припомнил, когда закрыл глаза (а ведь проходили годы и годы, когда мне, кажется, и не приходилось задумываться об этом), так это утро после ночного осмотра Роджера. Утро после одиночного дежурства Дока Бранда.
По расписанию операция Роджера была назначена на девять часов. Длившийся всю ночь осмотр нужен был для стабилизации внутренних органов, для полного очищения желудка, для того, чтобы успокоить пса.
В семь пятнадцать, когда я только-только поливал молоком хлопья, завыли, проносясь мимо, первые сирены.
Потом их будет больше. Потом только они и будут. Целыми днями.
После третьего проезда мама, выразительно глянув на отца, отправилась обычным своим путем к ветклинике, где собирались все.
То, что произошло, как узнали мы вместе со всеми, слушавшими новости по радио, произошло с Доком Брандом. А возможно, и с Роджером. Во всяком случае, пса там не было. Не попал он и под подозрение, если вообще пес может стать подозреваемым.
Чтобы уйти после окончания работы Доком Брандом, Роджеру пришлось бы воспользоваться ключами Дока Бранда либо от входной, либо от задней двери. Ни на той, ни на другой не было никаких щитков, на которые большой датский дог-переросток мог бы подналечь или куда мог бы просунуть свою морду. Не было поблизости и никакой собачьей конуры, через которую он мог бы пролезть.
А то, что выпало Доку Бранду… такое никак не могло быть делом клыков и когтей. Вообще-то, от Дока Бранда мало что осталось, но то, что осталось, было в основном размазано по стене. Рукой! И не просто абы как размазано к тому же. Осталось что-то вроде узора, вроде буквы, только вот из никому не известного алфавита.
Во всех книгах о нераскрытых тайнах «Убийство на псарне» (так его стали называть) обычно ставилось довольно высоко.
Не из-за счета жертв («одна»), а из-за других особенностей. И первая из них та, что Роджер, знаменито огромный дог, пропал. Тогда (и всегда после) очевиден был вопрос: Роджера вывели на поводке или его вынесли?
