– Да, это вам удалось, – кивнул я.
– Впрочем, и этого было мало. Под конец руководства библиотекой мне удалось пробить одно дело – зал Герберта Коулмана.
– Какой зал?
– Герберта Коулмана. Он находится в старом здании библиотеки за Старым Главным корпусом университета. В последний раз, когда я проверяла, его использовали на курсе фотографии как темную комнату. Герберт Коулман был ректором колледжа, когда тот был еще педагогическим училищем. После его смерти в возрасте 104 лет залу было присвоено его имя. Всякий раз, когда студентам попадалось на глаза имя Коулмана, они думали о нем, и память о нем сохранялась.
Если не считать того, что не сохранялось. И случай с ним не единственный. В кампусе Хагенота пруд пруди табличек с посвящениями то дерева, то помещения, то здания памяти бывших студентов, преподавателей, администраторов. Единственное имя, о каком еще могут что-то рассказать, это Гарриет Джейкобс, и это потому, что она была писательницей. Остальные же… вы понимаете: они что-то значили для кого-то… но только и всего. Выживает лишь чувство. Можно посадить в мою честь дерево, классную комнату назвать залом Минервы Бэйкер, только в конце концов меня ждала бы та же судьба, что и бывшего ректора.
Будь Ивонна жива, сомневаюсь, чтобы это все много для меня значило, если вообще хоть что-то. Изречение, что в детях твоих пребывает твое бессмертие, вполне верно. Только в живых ее не было. От моей дочери осталась лишь ее смерть, пространство, оставленное ею в мире сем.
Минерва подняла стакан и попробовала его содержимое.
– Что ж, – сказала, – полагаю, что это чуть больше того, что вы ожидали.
Я не знал, что сказать.
– Чуть больше, чуть меньше. – Она отпила из стакана во второй раз. – Все это никак не объясняет, почему я так выгляжу, впрочем, это можно бы считать подходом к теме. Непосредственная же причина моего истощения, вот она, здесь, – произнесла она, хлопнув по книге на своих коленях. Отметив, что по формату книга больше обычного: скорее с журнал, чем с книгу в твердом переплете, – что переплетена она в кожу в цвет размякшего сливочного масла, я не очень-то обращал на нее внимание. Когда же ладонь Минервы коснулась обложки, на какие-то кратчайшие мгновения, готов поклясться, что старушка пропала, что вместо нее, сидящей в кресле, оставался лишь наполненный пустотой ее силуэт. Впрочем, она до того быстро вновь оказалась на месте, что я счел это глюком, сбоем восприятия. Минерва заговорила:
– Тот, кто рассказал мне о ней, называл ее «Восполнением».
– Что это значит?
– Дал ее мне не он. Нет, то был другой человек… звали его Джорджем Фаранджем. Глядя на него, такого не скажешь, но он был стар. Намного старше, чем я… чем я стала. Годы свои он носил с легкостью, так же ладно, как и блейзер цвета морской волны, в каком он появился в дверях моего кабинета. Это было недель, может, за шесть до моего ухода. Этого посетителя направили ко мне из приемной: он просил показать ему рукопись из коллекции Кройдона. Люсиль послала его переговорить со мной. Он казался карандашным наброском: линии скул, подбородка, лба словно бы нечеткие, как будто бы сам человек находился там не полностью. Единственное, что было видно в нем четко, это глаза. Бледные, почти лишенные цвета, о каком упоминать стоило бы, зато они просто огнем жгли из глазниц. Если бы он был наброском, тогда глаза его смотрелись просто дырками, проткнутыми в бумаге, а сквозь них сияло бы пламя паяльной горелки. Все остальное: дорогой костюм и туфли, заботливо подстриженный клинышек бородки, гладко зачесанные назад волосы – было декорацией.
Он пришел, сообщил Джордж Фарандж, поскольку до слуха его дошли известия (это так он выражался: «До слуха моего донеслось словцо»), что покойному профессору Кройдону удалось приобрести письмо, которое писатель Уилки Коллинз написал своему приятелю, писателю Чарльзу Диккенсу, о посещении парижских катакомб. Я представить себе не могла, откуда этот человек мог почерпнуть такие сведения. Большая часть коллекции Кройдона все еще находилась в ящиках в одном из конференц-залов, дожидаясь каталогизации. «Мистер Фарандж был знаком с Роджером Кройдоном?» – спросила я.
Такого удовольствия он был лишен, ответил гость. О местонахождении письма он узнал лишь после безвременной кончины профессора, к своему стыду, поскольку иначе он с удовольствием воспользовался бы возможностью пригласить его в свой восхитительный дом. (Роджер Кройдон жил в обширном квартале Основателей в доме «Бельведер».)
Мне все еще не было ясно, каким образом посетитель узнал об этом документе. Не была я уверена и в том, какое это имело значение. Положим, я согласилась бы отыскать письмо, положим, я его нашла бы и позволила ему взглянуть на него, только я и не подумала бы позволить ему уйти с ним из библиотеки. Попробуй он отобрать его у меня, так сила была бы на моей стороне: весом я превосходила его по меньшей мере на пятьдесят фунтов
[12]. Тоненький… такой хрупкий, мне казалось: разок вдарить, так он в пыль рассыплется. Я весьма хорошо представляла, где лежит письмо, да и дел других у меня было не так много: Хайдеки уже успела взять на себя большую часть моих повседневных обязанностей. Не вправе что-либо обещать, сказала я, но я посмотрю. Фарандж поблагодарил меня.
Как я и думала, письмо находилось во втором из четырех ящиков редких рукописей и переписки. Лежало почти сверху: шесть листочков писчей бумаги в прозрачном пакете. Одиннадцать из двенадцати страниц были исписаны от руки, почерк высокий, аккуратный, легко читаемый. Я извлекла листы из пакета и разложила их на одном из столов. Была весьма довольна собой. Возвратилась к себе в кабинет и пригласила Фаранджа.
Вид листков произвел на него куда меньшее впечатление, чем мне представлялось. С руками, засунутыми в карманы брюк, он подошел к столу, как будто рассматривал коллекцию старых рекламок. Он не нагнулся поближе рассмотреть письмо, как сделал бы ученый (или коллекционер). Если честно, не было похоже, что он вообще уделяет исписанным страничкам много внимания. Когда он обернулся, то в его правой руке оказалась книга, вот эта книга. – Минерва кивнула на лежавший у нее на коленях том. – Я готова поклясться на стопке Библий, что он не приносил ее с собой в кабинет. Фарандж сказал: «Хочу знать, могу ли я просить вас об услуге и исследовать для меня вот это».
Я сразу же поняла, что за игру он затеял. Открыв книгу, я найду в ней пачку банкнот, засунутых в обложку. Я скажу что-то вроде: «Мне нужно осмотреть ее у себя в кабинете», – выйду из зала, а когда вернусь, то увижу, что стол пуст. Я отдам книгу Фаранджу, он уйдет – и дело сделано. Возможно, он еще раз проделает такое, если узнает еще о какой-нибудь редкости, какой владеет библиотека.
Разумеется, я и не собиралась принимать от него взятку. Хотя мне было любопытно узнать, каковы текущие расценки. Я взяла книгу. И уже предвосхищала выражение на его лице, когда отвергну его предложение. Держа книгу в левой руке, правым указательным пальцем приоткрыла обложку, – Минерва показала, как это было, – чтобы придать драме больше накала.
