Я попятился. Надо было сделать что-то, надо было спасти Минерву от невозможной судьбы. Только императив этот витал где-то в вышине, отдельно от всего остального меня, и когда я смог действовать, то бросился к двери, распахнул ее настежь и понесся, не закрыв ее за собой.
Две недели спустя Минерва Бэйкер умерла. Хоронили ее, по ее просьбе, в закрытом гробу. Прощание проходило в реформистской церкви Хагенота на улице Основателей. Я присутствовал на церемонии, но не на похоронах. В квартиру ее я не возвращался с тех пор, как бежал из нее с колотящимся сердцем.
Через полторы недели после этого почтовый курьер доставил объемистый конверт, адресованный мне, адрес был написан резким почерком Минервы. Я понял, что в нем содержится, прежде чем отрезал один конец и заглянул внутрь. Не доставая «Восполнения», положил последнее послание Минервы ко мне на кухонный стол и прошел в гостиную. Алексы дома не было, и она не должна была прийти рано. В последние месяцы (последний год на самом деле) она в этом доме проводила не так-то много времени. Справедливости ради: когда мы бывали вместе, то разговор наш не заходил дальше того, что будет на ужин, по каким счетам надо заплатить и иногда сплетни по работе. У нее на пятом месяце случился выкидыш, и если сразу после нашей потери мы отчаянно тянулись друг к другу, то потом мы это преодолели и чем больше преодолевали, тем дальше отходили друг от друга.
Из гостиной я по коридору добрел до двери комнаты, в которой предполагалось устроить детскую. Антония – такое имя мы выбрали для девочки. Антония Роуз. Открыв дверь, я вошел в комнату. Мы уже говорили о том, чтобы использовать ее как-то по-другому: то было одно из обсуждений, какие мы все еще вели, – но намерения наши еще только предстояло осуществить.
Купленный нами конек-качалка стоял на своем месте рядом с пустой детской кроваткой. Я сел на нее. Осмотрел кроватку, карандашные рисунки животных, украшавшие стены. Вспомнил про книгу Минервы, спокойно лежащую в толстенном пакете, подумал о том, что она могла бы мне показать. Я думал о малютке, чьи крики, никогда не звучавшие, я никогда не перестану слышать.
Муза Мортенсена
Оррин Грей
Оррин Грей – писатель, редактор, киновед-любитель и специалист по монстрам, родился в ночь на Хеллоуин. Его рассказы о привидениях, монстрах, а порой и о привидениях монстров включены в дюжины антологий, в том числе в The Best Horror of the Year («Лучшее за год в жанре ужаса»), а также составили два сборника, Never Bet the Devil & Other Warnings («Никогда не спорь с дьяволом и другие предостережения») и Painted Monsters & Other Strange Beasts («Крашеные монстры и другие странные чудища»). Его можно отыскать онлайн на orringrey.com.
Теперь, на исходе моей жизни, наконец-то всем захотелось узнать про меня и Рональда. Вам повезло: сорок лет я ждала, когда смогу рассказать эту историю.
Рональда Мортенсена я знала как никто, даром что невестой его была моя сестра Фиона. Ни о чем таком вы не узнаете из статей о нем нынче, когда Мортенсена открыли вновь, не узнаете и из любых его книг, которые вновь стали издавать. Из всего этого имя мое он убирал, как и пообещал, когда моя мать пригрозила ему судом, «если он продолжит порочить» меня. Мама всегда умела находить слова.
Ирония из ироний в том, что первой ввела Рональда в дом именно моя мать, давно, еще когда все мы жили в Солт-Лейк-Сити. Он работал фотохудожником по портретам и преподавал в университете. Мама наняла его сделать портрет Фионы (в те годы мама считала, что именно из нее выйдет модель или актриса), и после этого он стал бывать в нашем доме на обедах, а где-то через месяц они уже были помолвлены.
Выглядел тогда Рональд, как и будет выглядеть на протяжении всего нашего знакомства: стройный, с лицом кинозвезды и этим пронизывающим, требовательным взглядом голубых глаз. Мне он всегда нравился, а ему со мной было лучше, чем когда бы то ни было с Фионой. Не будь мне тогда четырнадцать лет, еще неизвестно, не оказалось бы обручальное кольцо на моем пальце, а не на ее. Уже тогда он называл меня своей музой.
Если верить его книгам, то уже тогда у него был свой мотоцикл с коляской, на котором он вывозил за город своих «соблазнительных юных мормонок-студенток», где фотографировал их без ничего, кроме «одного ярда
[14] крепдешина». Это было придумано позже для красного словца, но, честное слово, если б его вышибли за такое из преподавателей, как он писал, неужели моя мама отпустила бы меня с ним проехаться через полстраны? Он даже этот глупый мотоцикл-то купил, лишь когда мы попали в Голливуд.
Уже в те времена он принимался излагать теории, которые и принесли ему репутацию художника известного… или постыдного. Помню, как я стояла у стеночки в аудитории и слушала, как он говорил студентам: «Работа фотографа не в том, чтобы зафиксировать то, что есть. Это может сделать любой с фотоаппаратом в руках. Работа фотографа в том, чтобы возвыситься над взглядом, указать публике, куда смотреть и что видеть».
Я не знаю истинной причины, почему Рональд уехал из Солт-Лейка, но подозреваю, что он попросту заскучал. Его всегда интересовали, как выражаются люди вежливые, «темы эзотерические». Тогда это не было чем-то странным: не было еще никакой «Сатанинской паники»
[15], как сегодня, ничего еще не натворил Чарли Мэнсон
[16], а движение спиритов еще имело крепкие корни во множестве мест. Из университета Рональда вышвырнули не из-за его склонности к оккультизму. Я так не считаю, если на то пошло, то склонность эту там некому было ни разделить, ни поддержать. Не так-то легко было добраться до книг, не мог постичь ничего больше.
Так что уехал он в Голливуд и взял меня с собой. Предлогом было состояние моего здоровья. Девочкой я очень много болела, и мама говорила, что климат Калифорнии пойдет мне на пользу, однако на самом-то деле ей хотелось, чтобы я стала актрисой. Желание ее, полагаю, исполнилось, хотя сомневаюсь, чтобы мама когда бы то ни было признала, какую роль в этом сыграл Рональд. Фиона осталась в Солт-Лейк-Сити, и это, по-видимому, достаточно характеризует их обручение, чтобы мне стоило добавлять что-то еще по этому поводу.
Рональд сразу же получил работу – заниматься фотосъемкой для киностудий. Он достал мне мою первую роль, статистки в массовой сцене в «Гяуре», для которого сам он еще рисовал задники и делал маски. Он познакомил меня с Мерианом Купером
[17], и мне незачем рассказывать вам, каким подспорьем это оказалось для меня в будущем.
