То хорошо, что в основе эмоциональной сферы Лохинвар пессимистическая философия материализовалась в стальной самородок прагматизма. Она воспротивилась боровшимся в ней позывам последовать за матерью или следом свернуться в клубок на огне. И то, и другое было верной смертью. Опустив голову, она потащилась в глухомань.
Волки Черного леса следовали за нею, как тени. Вороны Черного леса кружили над головой. Каждый валун, каждый пень представлялся крадущимся налетчиком из Пилоки или разбойником из Малета. Лохинвар быстренько выпила свой скудный запас воды и прикончила сушеное мясо. Каждую ночь она укутывалась в мех и всхлипывала, пока ночные кошмары не затягивали ее в свои злые объятия.
Путешествие ее не очень походило на пикник, но она охотилась с отцовской удачей, и его опека придавала ей решимости упорствовать. На четвертое утро она взошла на продуваемый ветрами холм, высившийся над замерзшей безымянной речкой. На вершине холма на страже стояло трепещущее дерево. Вокруг дерева стояли величественные каменные истуканы, которых племена Малета установили здесь на тысячелетие раньше. Лед и снег ввергли трепещущее дерево в сон. Из вздутий на его коре сочилась красная живица, которая стекала и застывала в лед между выбившихся из земли корней. Смертоносное дерево едва шелестнуло веткой, когда Лохинвар приблизилась к помеченному месту. На всякий случай девочка погрозила ему, грубо махнув рукой.
Следуя указаниям матери, она опустилась на колени в тени третьего истукана на восток от дерева. Буквы на камне стерлись и стали похожи на изображение закрытого глаза, вырезанного под углом вниз. Лохинвар соорудила себе лопатку из осколка кремния. Она вгрызалась в промерзшую, мертвую землю, пока край лопатки не звякнул обо что-то еще более твердое и неподатливое, чем камень. Руки ее кровоточили там, где кремень прорезался сквозь подбитые лисьим мехом варежки, и все ж она продолжала откапывать, пока перед ней не протянулась полоска из металла.
Вырезанный на каменном монолите глаз отреагировал на ее усилия. Постепенно он раскрылся и уставился на Лохинвар, испуская луч оранжевого света. Девочка закричала и отпрянула. Сквозь камень раскрылся рот и выпустил облачко черных кусачих мошек. Мошки жужжали песнь мелкой жестокости, впиваясь ей в уши и глаза. Она вдохнула воздух, и остальные нашли свою дорогу вовнутрь.
Голос, звучавший очень похоже на мамин странный металлический голос, произнес:
– Генетическое сходство подтверждено. Введен в действие протокол «Омега». Дематериализация неотвратима.
Земля обрушилась, и Лохинвар полетела в яму. Она следила, как уменьшался и пропал клочок неба вверху, а она все падала и падала, а мошки преобразовывали ее изнутри. Тело ее растаяло, мысли разлетелись, а разные ее части понеслись вниз по воронке, вытянувшейся в холодные глубины галактического пространства до самого сомнительного края Великой Тьмы.
И становилось намного хуже, прежде чем стало получше. На самом же деле лучше так и не стало.
Барон Нужда и Истиратель Душ
В некоторых частях света таких, как ты, зовут вампирами. Это потому, что род человеческий предпочитает подслащивать дурные вести. Вампиризм – это приемлемый ужас, романтизированный, как метафора полового усмирения. Как обычно, истина суровее. Знающие люди повсюду в иных местах шепчут: «Носферату». На юге это пьющая кровь детей Ламия или Вурдалак. В культурах тропиков страшатся Пенанггалана, и поделом: стоит его шипастому языку начать ввинчиваться в задницу, он не остановится, пока не доберется до печени. Действительно, подобные создания существуют, и каждое ужасно на свой особый лад. Некоторые из них могли бы считаться твоими неправедными отпрысками. Однако ни одно из них по части ужаса и в подметки не годится твоим семи лордам, ставшим темами подлинных сказаний у бивачного костра и сказок про всяких страшил.
Лорды Копай, Хватай и Темный не объявлялись со времен Междуцарствия. Возможно, их истребили, хотя ты по-прежнему относишься к этому скептически. Д-р Гасило обитает на Крайнем Севере в пещере, выстланной костями людей и зверей. Местные князьки-ярлы ублажают его вереницами розовощеких мальчиков и девочек, отчаянно стараясь уберечь свои скромные селеньица от бойни. М-р Крапинка обитает в Королевских катакомбах Имперского Города, он оказался там гораздо раньше, чем рабы подняли на место камни для закладки города. Нет никакого недостатка в изнеженных напудренных лярвах обоего пола, настолько приближенных ко двору: похоти м-р Крапинка предается с большим удовольствием. Как он еще не иссох от анемии на жиденькой кашице – это другой вопрос. М-р Дранка таится высоко в горах Андалусии на каком-то одиноком утесе. С виду он кажется прокаженным сфинксом, чья внешность истерлась на ветру и потрескалась. Он обещает опрометчивым путникам безопасный проход, если те отгадают загадку. Как и все вы, м-р Дранка грязный лжец.
Мыслями ты далеко со своей разбросанной братией, когда ты цинично оцениваешь пару дюжин крестьян, цепями прикованных к полу темницы. Подношение нескольких баронетов, курильщиков всякой дряни, никак не пятнающих репутацию своих надменных предков.
Льет по каплям вода. Холодный ветер свистит в каминном дымоходе. Крестьяне закатывают глаза, и те становятся белыми от ужаса. От крестьян несет потом животных и застарелой мочой. Они невнятно бормочут и молят своих богов, своих святых, своих предков. Ни единой грудастой, полнокровной бабенки среди этой швали. Нет и ни одного деревенского героя со стальными мускулами и еще более стальной решимостью, нет даже сына какого-нибудь кузнеца, малого, у кого бугрящиеся мышцы говорили бы о скрытых возможностях, неведомых самому обделенному судьбой их обладателю. Это скопище – дрянь, говенная требуха с хрящами, что годится разве что на колбасу, какую разносчики втюхивают в темных закоулках. Плоть и кровь не вся одинакова, как неодинаковы и свойства света и тьмы. Возможно, нужно подправить кое-что, если еще не поздно.
Ты дергаешь из толпы ту, что меньше всех воняет и истощена, вскидываешь ее, брыкающуюся и извивающуюся, высоко и выдавливаешь все ее соки в свою задранную пасть. Эта полузрелая молочница – твоя плата как попечителя аппетита вечной тьмы. Ты отбрасываешь выжатые остатки. Остальное же хныкающее стадо – собственность того бо́льшего, кого ты своим существованием представляешь в виде антропоморфического факсимиле, проекцией фальшивой жизни. Крестьяне предсказуемо ошарашены тем, как из молочницы выпущена кровь. Они хором завывают и с удвоенной истовостью бормочут свои молитвы и проклятия. Вот так всегда: обыкновение нудное, как и самое Время.
Мускулистые дикари из Пелоки в палаческих капюшонах крутят ручки лебедки. Плита обтесанного камня со скрежетом ползет вверх. Когда сломаны печати, знаки, выбитые на камне, меняют места. Ревун поет песню нескончаемой черноты, которая забивает мозги. Начинается это мгновенно, потому как никогда не прекращается. Жалкий желвак твоего сердца учащает биение от такой близости к своему Создателю (Уничтожителю созданного?). О, порочная ирония: получить жизнь от такого живоглота! Затыкаешь уши – не для того, чтобы заглушить надвигающуюся резню, конечно же, нет! Нет, хочется воспрепятствовать зову тьмы, прогнать прочь пятнистые взвеси памяти из твоей предыдущей не-жизни. Сладостная агония охватывает, когда эта беззвучная песнь становится пронзительной.
