Ник, шатаясь, пошел назад, в последний раз пытаясь удрать. Споткнулся, упал, ударившись о землю всем телом, из которого словно бы выбило весь воздух. Дверь сарая открылась. Хрипя, Ник перевернулся на спину, уставившись в белое небо между деревьями: око, затянутое швом, закрылось. Но было слишком поздно: оно уже увидело его.
Женщина вошла в поле его зрения. Потянулась к нему. Ник попробовал откатиться, но она не хватала его. Она протягивала свою руку – и терпеливо ждала. Ошеломленный, Ник дал ей поднять его на ноги, чувствуя, как царапают его ладонь швы на ее ладони. Кровь капельками засохла на ее коже возле свежего стежка. Кровью же был выпачкан рот женщины, но внимание Ника привлекли как раз ее глаза. Печаль. Усталость такая, какой он прежде не видывал. Она склонилась к нему и произнесла голосом до того хриплым, как будто она отвыкла говорить:
– Король умирает.
Женщина сжала руку Ника, прося понять ее. И он понял, стремительный поток наконец-то накрыл его. Он знал – с тех самых пор, когда тьма дыхнула на него. Голод до того громадный, что требовалось мир создать, чтоб было чем поживиться. Этот голод требовал от горняков и рабочих каменоломни убивать и убивать, а тела запихивать в землю. Сглотнул Эрика из мира сего. Голод, знавший Ника до самых потрохов.
Голод до того громадный, что лишь очередная пожива хоть как-то сдерживала его. Голод звал старика в сарае в лес пройти протоптанным много лет назад путем. Король в своем замке. Отец, пожирающий тьму, и вначале мать, а потом ее ребенок подъедали за ним и стягивали стежками съеденное внутри свой кожи. Разводы на земле и разводы на теле сшивали голодный путь.
– Он умирает, – повторила женщина.
Глаза ее полнились слезами, готовыми пролиться не от жалости к старику, а от жалости к себе самой, занявшей место своей матери. А может быть, еще и к Нику. Потому как кто-то должен был сдерживать тьму.
– Тебе надо поесть, – произнесла женщина.
Ник покачал головой, пытаясь высвободить руку. Ему представилось, как окровавленная плоть проскакивала ей в рот. Женщина ухватила его руку покрепче, голос ее сделался настойчивым:
– Съешь тьму.
Глаза у Ника округлились. В помещавшемся в сарае он увидел то, что им и было: голод, облаченный в человеческую кожу. А теперь эта женщина просит его стать тем же самым?
– Я не могу. – Ник опять попытался вырваться.
– Пожалуйста. – От этого слова потрясенный Ник просто замер.
Как давно доводилось ей говорить с другим человеческим существом? Она вовсе не знала иной жизни, зато Ник знал, от чего придется отказаться, какую жертву просит она его принести, выбрать. Разве только то, что она просила. Пожалуйста – не требование, мольба. Женщина вдруг резко отпустила его руку, и Ник отшатнулся назад, задохнувшись. Тьма выбрала его, но и ему тоже нужно выбрать ее. Завершить рисунок.
Он глянул через плечо. Бледный Эрик стоял меж деревьев. Ник закрыл глаза и увидел самого себя на дне каменоломни, пойманного в голубое око чего-то бесконечного и непостижимого. Увидел самого себя и Эрика, детей, сбившихся в кучу в пасти земли и чувствующих ее дыхание. Ужас, пережитый тогда, тысячекратно разросся, готовый целый свет пожрать. Вот то-то и произойдет, если тьму не сдержать.
Ник открыл глаза. Женщина со швами на коже продолжала смотреть на него. Все пустоты в своей жизни: Мелани, говенная его работа – теперь он мог бы, наконец, заполнить чем-то стоящим. Он мог бы искупить то, что не сумел уберечь Эрика все эти годы тому назад. Искупить это ради Вэл, ради своих племянников и их детей, кому предстоит идти по жизни через много лет.
Голод сидел у него в желудке, терзая его. Женщина в швах вновь взяла его за руку, теплая ладонь прижалась к его собственной. Желудок урчал. Он уже взялся за дело. Ник сосредоточился на пространстве, позволяя тому раздвинуться, чтобы места хватило удержать тьму внутри.
– Да, – произнес он.
Горло свело, и больше никаким словам проскочить не удалось. Ник шагнул в сторону сарая, женщина в швах пошла рядом, а бледный призрак Эрика – за ними следом.
На этих обугленных берегах времени
Брайан Ходж
Брайан Ходж один из тех людей, кто всегда найдут, чем заняться. На данное время он издал десять романов, а одиннадцатый выйдет годом позже. Помимо этого его перу принадлежат свыше 120 рассказов и повестей, представленных в четырех полновесных сборниках. Первый его сборник, The Convulsion Factory («Фабрика конвульсий»), критик Стенли Уайтер включил в число 113 лучших современных книг в жанре ужаса.
Живет он в Колорадо, где с удовольствием занимается еще и музыкой с фотографией; обожает разводить в садике всякую органическую жизнь, кроме вороватых белок; занимается рукопашным боем и кикбоксингом, от которых вовсе никакого проку в борьбе с белками.
Обращайтесь через его веб-сайт (www.brianhodge.net) или Facebook (www.facebook.com/brianhodgewriter).
Я видел, как это случилось, видел, как улица раскрылась и разом проглотила моего сына.
Я знаю, как сказывается на человеке стресс, как он действует. Когда неистовый хаос бьет тебя без предупреждения, разуму приходится налегать. Он запаздывает соображать, что к чему. На четыре секунды в среднем. В эти четыре секунды весь ваш мир может пойти прахом.
Когда я вновь прокручиваю в голове тот момент, то в эти самые четыре секунды творю сверхчеловеческие вещи. Прыжком принимаю боевую стойку через наносекунду после того, как начал дыбиться тротуар. Глазом не моргнуть, как я пролетаю тупик в конце нашей улицы. Ловлю за бампер машину Дрю, и времени, пока она качается на самом краю, вполне хватает, чтоб он из нее выбрался и отпрыгнул на безопасное расстояние прежде, чем я отпускаю бампер, а потом крепко хватаю Дрю, и мы вместе смотрим, как уносятся габаритные огни на дно образовавшейся воронки.
В те четыре секунды я не бывший спецагент Бюро. И никогда не лез я в частный сектор за баблом, устраивая корпоративные семинары про то, как улучшить бизнес, выучившись читать язык телодвижений. Ничего такого. В те четыре секунды я – супергерой, с верой в которого вырастал мой сын.
А было не так. Я в садике прилаживал новый кусок шланга к поливальной линии на цветочных клумбах, поднял взгляд на звук его «Мазды» и смотрел на то, что происходило, не шевельнув ни мускулом. Когда Дрю шагов на тридцать въехал в тупик, улица просела, когда передок его машины прокатил по слабому месту. «Мазда» кувыркнулась в эту свежую рану на асфальте: перед вниз, а задок вверх взметнулся, – а потом, скрежеща, пропала из виду.
Тогда я побежал. На четыре секунды позже вечности. Когда добежал туда, Дрю уже пропал, а мне только и оставалось, что стоять на кромке пропасти да глазеть в кромешную темень провала в несколько десятков футов. Мне даже машину не было видно. Земля словно бы зевнула, разверзнув глотку, какую годами выращивала.
Так оно и было, если разобраться. Случилось бедствие, какое готовилось поэтапно, на какое время ушло.
