— Поедем? — спросила я, не глядя на бизнесмена. Ну, хочется ему побыть почти человеком, спуститься с Олимпа и совершить рыцарский подвиг, на кой-то черт — пусть совершает. Не говоря о том, что целуется он просто божественно. Что правда, то правда.
Мы вышли из кофейни. Томбасов протянул руку и ему отдали ключи. Охранники посмотрели на его с нескрываемым раздражением. Он замечательно проигнорировал это недовольство. Осталось надеяться, что он знает, куда ехать. А то заберем мы Машку, перепугается еще, пока мы плутать будем. Он распахнула передо мной дверцу машины. Я поймала на себе изумленные взгляды двух крещендовцев. Злобный — Льва. А вот Сергей широко улыбнулся. Вид у него при этом было донельзя довольный. И вот, спрашивается, с чего?!
Томбасов обошел машину, сел. Поправил зеркало, посмотрел на меня, коснулся плеча:
— С тобой точно все в порядке?
Нет. Я не буду устраивать скандала. Я натравлю на него Клеопатру. Он что — издевается что ли?
— Со мной все в порядке.
Хотя, судя по тому, как его скорчило от моего замечательного, «специального», металлического тона, до вроде бы начало доходить. Вопрос только — что.
— Вам говорили, — о! как он изумительно ехидно подчеркнул это «вам», — что у вас ужасный характер, Олеся Владимировна. И главное, не понять. To, что нормального человека вводит в ступор и истерику, вызвало у вас только желание защитить Ивана. А вот остальное, что… обычно нравится… привело в какое-то странное состояние, объяснить себе которое я не могу.
«Ой, можно подумать, я могу!» — возмутилась я про себя.
— Могу я спросить: по крайней мере, это не было неприятно?
— Не было, — ответила я чистую правду.
— Тогда — почему?
— Не знаю, — растерянно ответила я. И поняла, что слезы снова закипели у меня на глазах.
18-2
Невнятное ругательство, он перестраивается, не обращая внимание на истерическое гудение сзади, прижимается к обочине, ударяет по аварийке.
— Олеся, — мои руки в его, горячих, больших, сильных. Он обнимает, крепко, надежно. — Олеся…
Я на мгновение замираю. Слышу свой вздох, понимаю, что тянусь к его губам. Он беззвучно ликующе смеется. И обрушивается на меня.
Честно говоря, после развода я поставила крест на своей личной жизни. Потому что допускать кого-то близко, допускать в сердце- а потом переживать снова… Нет-нет. Плавали, знаем. В одиночестве спокойнее. Не надо рвать сердце. Да и устроить все лишь по твоему желанию, ни под кого не подстраиваясь — в этом есть определенная прелесть.
И на все предложения моих подруг: «Тебе бы мужика завести», — я отвечала только ироничным хмыканием. Ну, ладно кошку — та хотя бы совершенна. А мужчину зачем? Не говоря о том, что чертовски много надо готовить.
Но тут…
С мужчиной, которого я, по сути, знать не знаю… Который решил все сам — толком не поставив меня в известность.
С ним было, как со стихийным бедствием. Я ощущала себя в центре цунами, захваченная в вихрь удовольствия, ненасытности и дикой, невероятной страсти.
Я не знаю, куда бы мы занеслись в этом приступе сумасшествия, когда просто невозможно было разорвать объятий, взглядом, когда мы не могли напиться дыханием друг друга, но… Телефон заорал машкиным голосом:
— Мамочка милая, очень красивая и пельмешки так вкусно варит.
Я подпрыгнула, мы столкнулись лбами, обнаружили… ох, много чего. Так, на мне вполне приличный бюстгальтер. Фух. Телефон разрывался.
— Сумка. Сумка. Сумка-а-а-а, — я как слепая, пыталась найти пропажу, одновременно пытаясь понять, что вообще происходит.
Томбасов склонился подал мне сумку, упавшую под сидение.
— Держи.
Передо мной мелькнула совершенная обнаженная спина. Он же был в пиджаке, рубашке и галстуке.
Мамочки моиииии.
Я трясущимися руками выхватила телефон — хоть он не стал от меня прятаться.
— Да, доченька.
Какой же у меня преувеличенно бодрый голос. Кошмар просто.
— У тебя все в порядке? — строго спросила одиннадцатилетняя дочь.
Я оглядела себя. Где моя футболка, а? Посмотрела на мужчину рядом: какие руки, какой пресс — он чему-то загадочно улыбался. Покачала головой и жизнерадостно выпалила:
— Конечно.
— А то я не знаю, что машину, в которой ты ехала, поцарапали и фару разбили.
— Иван доложился?
— Они мне хором звонили, сказали, что ты уже выехала. Я хочу сказать, что со мной все нормально, я тебя жду. Чтобы ты не волновалась.
Я отбила и задумчиво посмотрела на Томбасова.
— Извиняться не буду, — честно предупредил он. — Я вообще этим поцелуем бредил. Практически с самого начала.
Растерянно кивнула. Бог мой. А вот сколько мы с ним знакомы? Стала озираться. О. Футболочка. Отлично. Я развернулась и потянулась к заднему сидению.
— Олеся, — он прижался щекой к моей спине, провел губами. Меня просто в жар бросило. — У меня странное ощущение. Что я знаю тебя долго-долго. Что ты рядом давно. Что я прихожу домой — а ты сидишь и разговариваешь с мальчишками в гостиной…
— Меньше надо видеозаписи просматривать, — проворчала, одеваясь. — Маньячелло.
Он рассмеялся:
— Практически. Разоблачив заговор в собственном доме и решив перед тем, как что- то предпринимать, ознакомиться с уликами, так сказать, я и думать не смел, к чему это все приведет.
— А к чему все это приведет? — тихо спросила я.
Он улыбнулся. Хорошо так, разом посветлев. Погладил меня по щеке, скомандовал:
— Пристегивайся и поехали.
— Ты б хоть рубашку нашел, — рассмеялась я.
— Ах ты, черт.
Мы переглянулись. И захохотали. Разом. Ну, чисто подростки с первыми поцелуями. И хочется, и крышу сносит, и негде. Томбасов обнаружил рубашку под сидением. Пуговицы на месте — какое облегчение. И даже не расстегнуты толком — через голову он ее стаскивал что ли. Вот пиджак почему-то пострадал больше — измялся дико. А галстук мы так и не нашли. Да и ну его.
Потом огляделись. Машина на аварийки, прижата к тротуару. Посреди города… И мы… два великовозрастных… слов нет, кого, дорвавшихся друг до друга. Мдаааа.
— Кто бы мог подумать, — сказали мы хором. И снова рассмеялись.
А что еще делать.
У меня просто голова шла кругом от того, что произошло за эту неделю. Подумать только — всего неделя и один день, как я познакомилась с Томбасовым, узнала о существовании квартета «Крещендо». И. Что? Что происходит со мной? К чему все это приведет? Сумасшествие какое-то.
— Ты вздыхаешь, — проницательно проговорил Томбасов. — Что?
