Он как-то странно взглянул на меня.
— Ты за моей спиной решаешь финансовые вопросы с одиннадцатилетним ребенком, переводя ей крупные суммы и покупая ей дорогие вещи. Ты прослушиваешь мой телефон и телефон моей дочери. Да кем ты себя возомнил?! Ее отцом?
— Вот мы и подошли к самому главному, не так ли Олеся Владимировна.
— К чему же, Олег Викторович, — сил ни на что больше не осталось. Все роскошные придуманные замки, которые я успела себе нафантазировать, об этом мужчине, о нас с ним, о… сказке, черт его дери, в которой я оказалась… Все осыпалось с противным зудящим шуршанием.
— Кто я для тебя. Только любовник?
— Да. тихо ответила я. — Любовник. Еще работодатель.
Он кивнул. И с совершенно каменным лицом направился к двери. Остановился и сообщил:
— Меня это не устраивает. Я так не хочу.
— В конце-то концов! — закричала теперь и я, слезы брызнули из глаз и я, совершенно не сдерживаясь, смела все, что было на столе в гостиной. Загрохотала ваза с цветами, разлетевшись на осколки. — Когда хоть кому-то в голову придет поинтересоваться, чего хочу я! И главное, чего я не хочу! А не просто давить!
— Можно подумать, тебе было плохо. Бедняжка! — осатанел и он. — И деньги тебе не нужны. Да тебе ничего от меня не надо, потому что горда слишком, а сама…
— Довольно, — я остановилась, взяла себя в руки и заговорила холодно и спокойно. В глубине души продолжая биться в истерике. Так, не смотреть. Не смотреть на пол, где умирали цветы, которые он мне подарил. — Довольно. Мы уезжаем. Немедленно.
Он вздрогнул. Замер.
— Олеся.
Но я уже не слышала. Чемодан один. Переноска в шкафу. Одна. Клеопатра. Дочь. А остального с меня достаточно.
— Маша, — вышла я из гостиной.
— Да, мама? — откуда-то вынырнул ребенок. Глаза на мокром месте. Но такая пай- девочка. Просто ангел.
— Собирайся.
— Хорошо, мама.
А сама посмотрела на Томбасова у меня за спиной.
— Олеся, — тихо проговорил он.
Не хочу! Не хочу никого не видеть, не слышать. Не хочу верить, потому что разочарование — это больнее, чем одиночество. Не хочу. Просто отстаньте все от меня. Я, не желая ничего слышать, поднималась по лестнице.
— Деньги будут перечислены на ваш счет в полном объеме, Олеся Владимировна, — донеслось до меня. — Как и премия. Штрафовать вас за то, что вы не доработали до сентября я не стану. Вадим вас отвезет, куда скажете. Спасибо за работу.
— Иди ты к черту, Томбасов. Вместе со всеми своими деньгами!
В ответ он вышел из дома, хлопнув дверью.
Глава двадцать четвертая
Есть люди, которых хочется обнять.
Есть люди, которых хочется придушить.
А есть уникумы: два в одном
(С) ВК
Нет, хорошо же! Я сидела вот просто замечательно. Ледяной арбуз и коньяк. Дивное сочетание. А вот скорбные взгляды мамы и изучающие — Машки, с которой мы не разговаривали вот уже целый вторник, среду и вот уже — практически полчетверга, меня раздражали. Как и Клео, что решительно не желала общаться. Ну, что делать. И такое бывает. Я развлекала себя как могла. Для начала выспалась. На это ушел вторник. В среду погуляла по любимой набережной, налюбовалась церквушками сквозь кружево листвы. Напилась кофе на берегу на террасе. И пришла к выводу, что приехала в Вологду зря. Не то, чтобы я собиралась возвращаться. К Томбасову так точно нет. К «Крещендо», если бы позвали работать — наверное, да. Но… они же его проект. Следовательно. В общем, не спи на рабочем месте. Сама дура.
На этой на редкость позитивной мысли на глазах вскипали слезы. Так. Хватит. Я решила, что мы едем отдыхать. Под Геленджик, как и мечтали. Если хорошо порыть сайты, то можно найти гуманное по ценнику размещение. Пусть далеко до моря — пешком не дойдешь, зато в яблоневом саду, в горах. Вполне можно себе позволить. И, оказывается, если попросить, а не страдать гордо и безнадежно, то помощь тебе окажут. Только попеняют, что молчала раньше. Я позвонила Григорию и его жене. Так что пожилым, но вполне на ходу транспортным средством меня обещали осчастливить. Так что завтра — в Тверь. А потом — на юг. Ура.
Осталось все это донести до мамы и Машки, взять нераспакованный чемодан. Дочь. Кошку в переноску. И вперед.
Маша посмотрела на меня внимательно, ушла на улицу, прихватив с собой телефон. Тот самый, неимоверной стоимости и крутизны.
— Олеся, — мама подошла и уселась рядом. — Нам надо поговорить.
— Я не хочу, — ответила прямо. Но меня как-то проигнорировали. Снова. Что ж не так с моей жизнью? Что происходит?
— Мне не нравится твое состояние. Ты пьешь. А еще утро только.
— Уже час дня, мама, — меланхолично заметила.
— Олеся.
Я по-прежнему не желала никаких разговоров. О чем прямо заявила, как только приехала, но… Смотрим про игнор. Ругаться с мамой я не собиралась. Пока вообще выяснений отношений хватит. Ответила:
— Все живы, все здоровы. Я в отпуске. Денег заработала. Все замечательно, мама.
— Олеся, не скрывай от меня ничего. И этот ужасный человек. Что он с тобой сделал?
Я тихонько рассмеялась.
Что со мной сделал Томбасов… Заставил поверить в себя? Обнаружить в себе не только приложение к обязанностям, работе, долгам и жизни, но и женщину? Попытался загнать в те рамки, в которых ему было со мной комфортно? Или все же позаботиться и снять с моих плеч груз проблем? Заставить довериться? Продавить?
Что он сделал? Полюбил? Заставил влюбиться?
Что он сделал, что я сбежала, психанув, как истеричка, как никогда не позволяла себе в жизни? Даже не попытавшись договориться и услышать.
— Ты беременна?
Я с удивлением посмотрела на маму. Потом на коньяк. На арбуз. Снова на коньяк.
— Нет, — получилось ровно и спокойно. — Я не беременна.
Чуть не добавила «к сожалению». Я, наверное, сошла с ума, но почему-то об этом жалела.
— Он тебя выгнал?
Рассмеялась. До слез. С трудом справилась с собой и ответила:
— Нет, мама. Я сама ушла.
— Вот и правильно.
Вот странно. Я сама еще не поняла, правильно ли я поступила или нет. А мама уже знала. А может, стоило бы просто поговорить. Еще раз обозначить границы. И прямым текстом потребовать, чтобы эти самые границы не нарушали? Представила себе Томбасова. Договориться. Ну да-ну да.
Хотя я не лучше. Вспомнила Левино «Два сапога — пара». И вдруг поняла, что по стремлению контролировать мы с Олегом очень похожи. Практически близнецы. Но я же никогда ни в телефон, ни в переписку не влезала. Потому что это «табу». Да я никогда записки школьников не читала. И неприлично. И потом — еще я мата русского в написанном виде с ошибками не читала.
