— Более чем, — признала правоту адвоката. — Но я ничего не понимаю. Вертолет. Гонки эти. Томбасов что, с ума сошел?
— Похоже на то, — не стал спорить адвокат. — С тех пор, как Зоя погибла, безопасность членов семьи — вообще его пунктик. А вот с того момента, как появились вы и Маша — так его вообще перемкнуло.
— Прослушка наших телефонов — это перебор!
— Ваши телефоны служба безопасности как раз не слушала, — в голосе адвоката разлилось изумление. — С чего вы взяли. В главное — зачем? Петр Иванович?
— Не было распоряжения, — донеслось до меня.
— Что?
— Насколько мне известно, — в слово «известно» адвокат сложил много-много яда. — Телефон прослушивался, так чтобы плотно, только у одного человека.
— У кого же?
— У вашего бывшего мужа. Мы его проверяли, как и все ваше окружение. Сочли опасным. И начальнику службы безопасности, и мне, и Томбасову показалось, что с его стороны стоит ждать неприятностей. Потому что слишком много денег он должен, в он-лайн казино играть продолжает, все куш хочет сорвать. И поэтому с вас он может попытаться тянуть деньги. А с учетом того, что есть такой замечательный рычаг воздействия, как общий ребенок. Плюс имеются те, кому он должен. Там все… не очень благополучно.
— Маша, — мне стало нехорошо.
— Не переживайте, Вадим за ней присматривает. Петр Иванович? Я громкую включил.
— Вадим? — у меня просто голова шла кругом. Значит, шофер, который нас привез в Вологду, потому как просто отвезти на вокзал он отказался категорически, остался здесь же? Приглядывать за нами? Атас просто.
— Добрый день, Олеся Владимировна.
Петр Иванович? Это еще кто?
— Я начальник службы безопасности. Наверное, стоило вас сразу поставить в известность, но…
Я услышала гомерический смех Самуила Абрамовича:
— Сразу. Все рассказать. Как же.
— За последнюю неделю объект стал проявлять активность и много общаться с дочерью. Кроме того, мы услышали в разговоре с… неважно кем, что деньги он скоро отдаст, потому что у жены их теперь немеряно. И он найдет способ их добыть. После этого разговора ваш бывший муж уехал в Вологду, и, как только Олег Викторович получил распечатку с этим разговором, он… в общем, тоже отправился к вам.
— Почему мне было не сказать, — обратилась я… даже не к своим собеседникам. Ко вселенной, наверное. — Сразу? По-нормальному?
Мне никто не ответил. Вместо этого начальник охраны строго проговорил:
— Да, еще. Чтобы не было недоразумений на будущее. И в вашем телефоне, и в телефоне Маши — маячки. Чтобы в случае необходимости вас можно было быстро разыскать. Я в курсе вашей… ваших… в общем, недовольства, но тут уж простите. Вынужден настаивать. Такие же — у самого Томбасова, у его сыновей. У Инны Львовны. И музыкантов.
Я кивнула, чувствуя себя… замечательной, блондинистой, исключительной, истеричной дурой. Даже завестись на тему того, что Томбасов все это от меня скрыл. И… телефон подарил, а деньги Машке перечислил — вот кстати, это же он сделал?!! Не получается. Или тоже есть какое-то объяснение. Надо все-таки разозлиться. Нет, не получается. Жаль. Хотя. Растерзать Олега все равно хотелось. Вот пока на этом и остановимся.
— Олеся Владимировна, — с тревогой в голосе окликнул меня адвокат. — С вами там все в порядке?
— Все просто прекрасно, — вздохнула я.
— Вот и славно.
Мне показалось — или с облегчением выдохнул не только Самуил Абрамович, но еще человека четыре.
— Какие мои действия?
— А вы можете просто пойти домой и побыть там, пока мы тут все разрулим. Пожалуйста. Чтобы мы с Петром Ивановичем не переживали.
25-2
«Я куплю себе гитару. И гармошку. И свирель».
С унынием смотрела на листочек. Вот хотела стишок написать и что же? Сидела уже битый час. To у меня свирель рифмовалась с олень, что было весьма приблизительно, то творчество уходило в цитирование Пушкина, преимущественно «Выпьем с горя, где же кружка» — благо почти тот же размер. Вот на этот же ритм матерные частушки сочинялись — просто загляденье. Но я их не записывала, потому как непечатное слово должно оставаться непечатным. И тут же забывала.
Никто не тревожил мой покой, кроме зудящих мыслей. Ну, еще злости. На весь белый свет и его окрестности. И хотя мне все вроде бы объяснили, но сбежать все равно как-то хотелось. И… по поводу времени и высокой моды в Париже. Вот… Матерные частушки на вас на всех. Я не просила, между прочим, меня практически преследовать. Вот так-то!
Я прислушивалась — не проедет ли мимо машина, не услышу ли я голос Олега. Или Маши с мамой, которые вернутся со своей экскурсии, будь она неладна. Хотя, с другой стороны — это хорошо, что они уехали и не видели эпохального сражения на берегу реки Вологды.
Подпрыгнула от звонка в дверь. Открыла, даже не спрашивая. Застыла на пороге, тяжело дыша, не зная, как мне реагировать на него.
Заходи?
Убирайся?
Не отпускай?
Видеть не желаю?
— Олеся.
Я хмуро его рассматривала. Уставший мужчина с мощной фигурой, короткой стрижкой, разбитой мордой. Красава просто. Что с этим счастьем делать — просто ума не приложу. Он замер на лестничной клетке, молча глядя на меня. Так мы и стояли, разглядывая друг друга, как будто в первый раз увиделись. И что-то не понравились друг другу.
— Можно мне войти? — звуки разрезали тишину — и я вздрогнула.
— Зачем ты перечислил деньги Маше? — признаюсь, меня этот вопрос мучил. Потому что если все остальное хоть как-то можно было объяснить, то это.
— Глупость сделал, — скривился он.
Кивнула. Можно было бы поступок охарактеризовать и поточнее, но… ладно, остановимся на глупости. Не будем переходить в более точные, он совершенно матерные характеристики.
— Я был неправ и с телефоном, и с деньгами. Я просто забыл, сколько лет Машке, она же такая серьезная, такая взрослая. Много и хорошо работает. Значит, ее труд должен быть оплачен. Это… ну, закон для меня, если хочешь. Еще… Еще разозлился на тебя, на твое нечеловеческое упрямство. И оформил карту. Когда остыл, понял, что отбирать у ребенка деньги, к тому же честно заработанные — тоже нехорошо.
— А признаться? Просто подойти и сказать — я накосячил, давай разбираться. Думать, что делать.
— Так страшно же, — смущенно улыбнулся он.
— Что? — посмотрела повнимательнее. Вроде не издевается.
— Я вообще учителей с детства… не то, что боюсь. Но опасаюсь.
— Ты дурак, Томбасов.
— Да, — он шагнул ко мне. Обнял и тихо проговорил: — И как меня только угораздило?
— Знаешь что! Забирай самое драгоценное, что у тебя есть. И иди к своим моделям!
