Стою. Дрожу. Прижимаюсь к нему еще крепче.
Почему? Кто бы мне объяснил — почему…
— Я оставил при тебе охрану еще на несколько дней просто на всякий случай. Мало ли что… И когда отчет от смены на телефон пришел — открыл на рефлексе. Есть отчет — надо посмотреть. Принять решение. Увидел тебя… И… Понял, что схожу с ума. Представил, что кто-то тебя коснулся… Назвал своей.
— Ты еще меня во всем обвини! — я рванулась пойманной птицей из кольца его рук.
— Нет… Я не обвиняю. То, что между нами было — было самым чудесным, что произошло в моей успешной, головокружительной, и, как выяснилось, бессмысленной карьере, — он печально улыбнулся.
Целоваться на лестнице удобно… Чудесно… Волшебно…
Стоять на пару ступенек выше и плавиться под теплыми, сильными, ласковыми руками.
Целоваться на лестнице невозможно! Нестерпимо! Убийственно! Потому что сил нет терпеть… Надо оказаться в квартире, пересечь лестничную площадку, найти ключи, уронить, потерять, искать, а оторваться от его губ немыслимо…
Дождь слушал наши стоны. Милый, милый дождь! Ты, словно стражник, льешь стеной, загнав заранее всех по домам, убивая саму мысль о возможности выйти на улицу — а потому никого нет в подъезде….
За окном шумела вода, а в наших жилах вскипала кровь! Что-то неукротимо надвигалось, как цунами, время неслось вперед…Мы потерялись в этом водовороте, мы не могли понять, кто из нас кто, что мы делаем, зачем — это было не важно! Важно — успеть. Поймать, прижать, впиться, укусить, сжать, обнять! А потом — сохранить. Не забывать и помнить — единственное, что нам остается…
Помутнение рассудка? Бессмысленно? Нелепо? Неправильно?
Ну и пусть… пусть!
Глава восьмая. В окошко — день, а радость из окошка
«В окошко — день, а радость — из окошка!»
Джульетта
Ночь пролетела, оставшись сладким воспоминанием. За окном вставало солнце, блестела вымытая ночным дождем улица. Никогда не думала, что на новый солнечный день можно так сильно сердиться в душе. Ночь прошла — мы очнулись.
Волшебное шоколадное платье измятой лужицей растеклось на полу, а Кирилл из чувственного принца с болью в трепещущем сердце превратился в чопорного, прагматичного мужчину в дорогом костюме с часами баснословной стоимости. Тоже мне… Ричард Гир! Лицемер… Двуличный… кобель! И надо было корчить из себя Ромео, разыгрывая шекспировские страсти?!
— Ах…Ида! Я не могу… Ах, почему?! Ох, зачем?! Я тебя как увидел, как представил, что тебя кто-то коснется…
Собственник… Получил свое, и теперь — полюбуйтесь! Галстук он завязывает. В полном безмолвии с каменным лицом. Идеально… Даже не глядя на себя в зеркало. И… как? Как у него это получается?! Тренируется он, что ли… Пижон!
Захотелось развернуть его к себе спиной и пройтись щеткой по брюкам. Он же сидел вчера на ступеньках, должно быть, испачкался. Ай-яй-яй… Такой мужчина, и… с грязной пятой точкой. Непорядок.
Но господин Галицкий был сегодня неприступен. По крайней мере, спереди. Так что приставать к нему, с требованием показать мне свой тыл, я не решилась. Еще поймет неправильно.
Я варила кофе. И тоже молчала. Варила, молчала и наблюдала за ним.
Он поджимал губы, что-то беззвучно проговаривал. Хмурился. Видно, что-то в построении его аргументов не билось. И он от этого злился.
Какая прелесть.
Я старательно варила кофе. Если мужчина ушел в себя и явно вернется не скоро — зачем же ему мешать?
Мне-то что… Стою, варю кофе. А он не закипает. Потому что пока на него внимательно смотришь, и караулишь, эта сволочь не закипит ни за что! Вот как только отвлечешься — он сразу зальет плиту. Потому что кофе — это он! Вредный, как весь мужской род…
Шипение… Недовольное, потому что я успеваю. Ароматная, бодрящая, вкусная черная жидкость бежит в белоснежную чашечку из турки. Сколько раз это делаю — столько раз меня это зрелище очаровывает… Главное, чтобы чашечка беленькая была!
Жаль только кормить мужчину (ах, как бы хотелось добавить — моего) нечем.
Совсем.
Я на завтрак запариваю хлопья, добавляю полчайной ложечки меда и несколько орешков. Но даже в моем понимании мужчину подобным не кормят…. Ни ветчины, ни сыра в моем холодильнике нет — чтоб не соблазняться.
Но! Есть вчерашняя пицца!
Я осторожно приоткрыла коробку. Мда… Картина та еще. Руккола подвяла, креветки тоже какие-то грустные.
Блин! Да что ж ему выдать к кофе-то? С сомнением покосилась на отваренную куриную грудку. Вспомнила, что у меня есть пачка диетических хлебцев. И быстро сообразила несколько бутербродов. Украсила листиками салата и поставила все это великолепие на стол.
Кушайте, не обляпайтесь!
Кирилл тяжело вздохнул.
Я начала злиться. Чем он так не доволен? Завтраком? А меня никто не предупреждал, что будут гости. Страдает от любви? А я?! Я что — не страдаю, что ли?!
— Ида, — раздался его голос.
Это было… Так неожиданно — я даже вздрогнула.
— Иди ко мне.
Он протянул руку и привлек меня к себе.
— Ида, — пробормотал он. — Ида…
Вдруг легко поднял, посадил на стол, осторожно взял мои руки в свои.
— Ида. Я тебя прошу, выслушай меня очень внимательно!
Бог мой! И вот эти оригинальные слова он все утро репетировал? Завязывая галстук и бурча себе под нос?
Кивнула. Ну, не разочаровывать же…
— Мне нужно семь месяцев. — Кирилл гордо, как-то даже торжественно уставился на меня.
— Зачем? — спросила осторожно.
— Я не могу сказать.
— О как… Семь месяцев — и мы будем вместе? Жить долго и счастливо?
— Да.
Вообще супер. Класс! Так мне мозги еще никто не пудрил… Я даже… Даже не знаю, к какой классификации подобное поведение отнести.
— А на протяжении этих семи месяцев мы видеться будем?
Таак. Интересно А в глаза мне смотреть уже не хочет.
— Ида. Я понимаю, что все это странно звучит.
— Понимаешь? Уже хорошо.
— Пожалуйста. Дослушай до конца. Мне необходимо… Я не хочу тебя терять, но… Мне нужно, чтобы эти семь месяцев ты не светилась, не истерила, не…
— Не мешала тебе, — закончила я за него.
— Да, — сорвалось у него с языка.
— Замечательно. Может, просто предложишь мне побыть твоей любовницей эти семь месяцев? И не будем играть в шпионов? Я ведь… Я ведь просто могу на это согласиться. Ты об этом не думал?
— Ты…ты…. Адская кошка, Ида! — сказал он. И ушел.
