Питер Марлоу работал всю ночь, но решил поставленную перед ним задачу. Все-таки гений… Гений этот Питер Марлоу! Артефакт обменяли на своих — все подмененные оборотни вернулись в клан и сейчас под присмотром лекарей. Угрозы жизни и здоровью нет — будут незначительные проблемы с памятью, но это они еще легко отделались…
— Арктур? Вы в порядке? — Сварр слегка толкнул начальника, желая убедиться, что тому не стало плохо — слишком бледным и неподвижным был оборотень. — Если что — лекарей можно вызвать по связи.
— Спасибо, Сварр. Не нужно, — кивнул Ральф, в глубине души искренне благодаря своего подчиненного за то, что тот вернул его к действительности из круговорота бесконечных мыслей.
Фил, ожидавший, похоже, чего угодно, только не того, что ему оставят жизнь и отдадут артефакт, замер и уставился на короля.
— Это не проявление слабости, — король говорил негромко, но так, чтобы услышали все, стоявшие на площади. — Нельзя, чтобы на руках было столько крови, сколько хотели пролить вы! Идите. И Льярра вам судья.
Фил исчезает. Остается Нимертия. Женщина дрожит, но глаз не опускает. Там, в глубине — плещется ненависть. Нимертия Марлоу всходит на помост.
Король, ничего не говоря, уступает место артефактору. Питер Марлоу становится перед сестрой и протягивает ей кулон изгнанницы.
Ральфу вдруг показалось — камень вспыхнул радугой в свете уходящего солнца…
…
— Вы сжульничали с кулоном? — Ральф налил Питеру вина.
Они ужинали в особняке Арктура. С того момента, как артефактор объявил о том, что спасся и никогда не умирал, он предпочитал не бывать дома. Морган, конечно, еще слаб. Клай тоже не совсем оправилась. Но одно дело — обеспечить необходимыми артефактами и запасом зелий для полного выздоровления, и совсем другое — испытывать на себе бесконечно долгие, укоризненные, полные обвинения и боли взгляды. Ариадна — та и вовсе ушла из дома в собственную квартиру. Оттого Питеру Марлоу и Ральфу Арктуру вдвоем было комфортно — они оба были в одинаковом положении — отвергнуты и забыты.
— Конечно, сжульничал, — кивнул Марлоу, принимая бокал.
— То есть…
— Во-первых, выкинет туда, где ее будут ждать и где о ней позаботятся. Я договорился. Во-вторых, там ей оставлен неплохой первоначальный капитал.
— Щедро, — Ральф кивнул. — Есть еще и «в-третьих»?
— Есть. С кулоном можно путешествовать. Может, когда-нибудь, она найдет то место, где женщины могут быть артефакторами.
— Я слышал, такие миры есть, — задумчиво проговорил оборотень.
— Я знаю, что они есть. Я там был, — ответил артефактор.
Они замолчали и уставились в окно, любуясь теплыми красками заката.
— Вы… не можете пробраться к ней, Ральф? — тихо спросил Марлоу у оборотня.
— Нет. Льярра меня не пускает.
— А если она не вернется? Отправится, скажем, искать мир, где она сможет быть собой? Женщиной? Артефактором…
— Отправлюсь ее искать, — оборотень сжал в кулаке салфетку.
— Ну, найдешь ты ее, — пискнула сильфа, неожиданно возникнув между ними. — И что? Будешь снова в рамки загонять, счастливую герцогиню из нее делать?
— Рикки! — обрадовался Ральф.
Герра не появлялась уже несколько дней. Злилась. Поэтому визит сильфы его величества… хоть что-то! Подругу послала Герра — иначе и быть не могло, а это значит, рано или поздно синий таракан его простит!
— Добрый вечер, — поклонился сильфе Питер.
— Добрый? — фыркнула Рикки. — Это у вас он добрый! Сидят, пьют вино! А девочка там одна! Одна в целом мире!
Мужчины переглянулись и сникли.
— Хотела бы сказать, что скучает, но… Бе-бе-бе! Не скажу. Не заслужили!
— Как мне туда попасть? — спросил Ральф.
— Не знаю. Тебе — не знаю.
Алекс
Закаты в Льярре… Прекрасные, упоительные. Они восстанавливают силы, околдовывают, шепчут удивительные сказки и навевают цветные сны. Каждый вечер я забиралась куда-нибудь повыше, усаживалась на песок и, скрестив ноги, замирала, наблюдая за буйством красок пылающего горизонта.
Потом приступала к корзинке госпожи Клай. Льярра не пускала никого по моей просьбе, но она не запрещала уходить мне самой, куда и когда захочу. Ночью я пробиралась к себе в лабораторию. Думаю, отец знал. Знал, но не смел мне мешать. Понимал, что мне нужно время, и я была ему за это благодарна. Ему и всем остальным. А мадам Клай… Белая медведица пекла булочки с корицей, варила кофе, складывала все это в корзинку и оставляла в лаборатории с надеждой, что я заберу. А по ночам, наверное, просила звезды дать мне сил…
Сил и мудрости разобраться в себе. Вообще, это было странное самоизгнание. Странное, но прекрасное! С едой от медведя-оборотня и любимой лабораторией.
Днем я львицей носилась по новой Вселенной, пока не устану, потом спала, а остаток ночи до раннего рассвета сидела в лаборатории. Меня волновал вопрос, связанный с личинами, скрывающими запах зельями и прочими радостями, маскирующими истинную сущность.
Я хотела создать артефакт. Кристалл, позволяющий стереть чары и видеть, кто перед тобой — хватит сюрпризов! Подумать только, рядом со мной всю жизнь были оборотни — белая медведица и серый пес, а я… ничего не знала, не знала, что я — лев! И это не считая того, что много лет в королевстве хозяйничали метаморфы, которых никто не мог разоблачить. Даже отец. Так что на загадках и сюрпризах пора ставить крест!
Герра надо мной смеялась. По ее мнению, оборотень-лев и так знает, кто перед ним.
— На кончике носа и в сердце! — поучала синяя бабочка, кувыркаясь в горячем воздухе Льярры. — Надо лишь научиться замечать в этом мире не только себя.
Я кивала, не споря, и упорно искала ответы. Удивительные существа — сильфы. Мудрые, загадочные, по-детски непосредственные создания.
— Какой упрямый львенок, — с восторгом говорила Герра Рикки, что тоже часто прилетала меня проведать.
Сильфам нигде не было преград! Они светились все ярче, подобно тому, как с каждым днем все прекраснее становились закаты. Мир Льярры оживал, с каждым часом становясь плотнее и реальнее. Сильфы воспитывали крошку Рагги, моего маленького сильфа. Он так радовался, когда у него получалось! Преподавательницы его были строги, но справедливы. Я им не мешала, я просто любила их всех, позволяя спать у себя на загривке и за ушами. Ночи в Льярре прохладны, а утром, если посильнее тряхнуть головой — они разлетаются во все стороны с диким визгом! Это так весело, не понимаю, почему Ральф этого не любил?
Ральф…
Он появлялся во сне, мой лев. Он звал меня. Беззвучно. Терпеливо. Умолял о прощении. Не рычал, не пытался спорить, — просто ждал, и сердце мое разрывалось от боли и тоски.
