В конце концов Ингрид, как она выразилась, сделала одно открытие: что поиски неизвестно чего по всему свету неизбежно приводят к тому, что ты находишь свой дом. Она вернулась домой и год проучилась на курсах, как это называется, постбакалавриата в колледже Брин-Мор, чтобы подготовиться к экзамену для поступления в медицинский. С решимостью и исключительной целеустремленностью – качествами, которыми Ивонна, без сомнения, восхищалась в любом другом человеке, – Ингрид, добившись превосходных успехов, закончила медицинский институт и прошла стажировку и резидентуру
[21].
– Ты не должен оставаться здесь, – сказала Ивонна, когда он закончил рассказ.
– О чем это ты?
– С Ингрид буду сидеть я. А тебе здесь сидеть нельзя. Ты должен искать Пейдж.
– Я не могу сейчас уйти.
– Ты должен. У тебя нет выбора.
– Мы всегда обещали…
Саймон замолчал. Он не собирался объяснять Ивонне то, что она и так знала. Он и Ингрид – единое целое. Если один заболевал, другой всегда был рядом. Таково было правило. Таково было непременное условие их совместного существования.
Ивонна все это понимала, но тем не менее покачала головой:
– Ингрид придет в себя. Или нет. А если она придет в себя, ей захочется видеть Пейдж.
Он ничего не ответил.
– Как ты ее найдешь, если все время будешь сидеть здесь?
– Ивонна…
– Саймон, Ингрид сказала бы тебе то же самое, если бы могла. И ты это знаешь.
Рука Ингрид теперь была безжизненной, в ней не чувствовалось пульсации крови. Саймон смотрел на жену, ему хотелось, чтобы она ответила ему, подала хоть какой-то знак, но она, казалось, становится все меньше, словно тает на глазах. Казалось, что на больничной койке лежит уже не Ингрид, а просто бездушное тело, словно дом, в котором уже никто не живет. Саймон не был столь наивным, чтобы думать, будто голос Пейдж сможет вернуть им Ингрид, но он, черт побери, понимал, что, если он будет сидеть здесь сложа руки, чуда также не произойдет.
Саймон отпустил руку жены.
– Перед уходом мне надо…
– За детьми я присмотрю. И за делами. И за Ингрид тоже. Иди.
Глава тринадцатая
Ночь подошла к концу, уже почти рассвело, когда Саймон вышел из машины в Бронксе. Улица была совершенно пуста: вероятно, все еще спали. На тротуаре перед заросшим заброшенным участком, совсем неподалеку от того места, где несколько часов назад побывали они с Ингрид, спали двое парней. Кто-то натянул полицейскую ленту, но она уже была порвана как раз посередине и трепетала на предутреннем ветерке.
Саймон добрался до четырехэтажного кирпичного здания, которое его дочь называла своим домом. Теперь он входил в него без страха и колебаний. Двинулся было вверх по лестнице, но на втором этаже остановился. Еще не было шести утра. Эту ночь Саймон, конечно, не спал. Он был на взводе, чувствовал, что перевозбужден, но знал, что скоро это схлынет.
Он постучал в дверь и стал ждать. Наверное, спит, а он разбудил его, да и ладно. Секунд через десять, не больше, дверь открылась. По виду Корнелиуса можно было понять, что он тоже всю ночь почти не спал. Двое мужчин довольно долго стояли друг перед другом и молчали.
– Ну, как она? – спросил Корнелиус.
– На грани.
– Заходи, чего стоишь.
Переступая порог жилища Корнелиуса, Саймон не знал, что его ждет, скорее всего – грязная берлога типа той, где жила и которую называла своим домом Пейдж, но, когда он увидел интерьер, ему показалось, что он прошел сквозь какие-то волшебные врата и попал в иной мир. Эту квартиру можно было бы показывать в какой-нибудь телепередаче для дома, для семьи, которые обожала смотреть Ингрид. Окна в противоположной стене были обрамлены встроенными книжными полками из дуба. С правой стороны стоял диван, украшенный классическими викторианскими кисточками. В глаза бросались подушки, изящно вышитые растительными орнаментами. Слева висели эстампы с бабочками. На богато украшенном столике лежала шахматная доска с расставленными фигурами, и на мгновение Саймон живо представил себе, как там напротив Корнелиуса сидит Пейдж и, хмуря брови, теребит прядку волос, размышляя над следующим ходом.
Навстречу ему из угла бросилась собака породы кокер-спаниель, так сильно виляя хвостом, что едва удерживала равновесие. Корнелиус подхватил ее и крепко прижал к себе.
– Это моя Хлоя, – сказал он.
На полках перед корешками книг стояли фотографии, обычные семейные снимки на радужном фоне: молодой Корнелиус, женщина, по-видимому его жена, трое улыбающихся мальчишек-подростков, двое из которых ростом были уже выше самого Корнелиуса.
Корнелиус отпустил собаку и подошел к Саймону.
– Это фото сделано лет восемь или десять назад. Я и Таня, в этой квартире мы вырастили наших троих мальчишек. Они уже взрослые. Таня… два года назад она умерла. Рак груди.
– Мне очень жаль, – сказал Саймон.
– Присядешь? У тебя очень усталый вид.
– Боюсь, если я сяду, то больше не встану.
– А что, неплохая идея. Если хочешь продолжать идти, нужно немного отдохнуть.
– Может быть, попозже.
Корнелиус осторожно, словно чрезвычайно хрупкую вещь, поставил фотографию на место и показал на фото моряка в форме.
– Это Элдон. Наш старший.
– Моряк.
– Да.
– Очень похож на тебя.
– Это уж точно.
– А ты сам, Корнелиус, в армии служил?
– На флоте. Капрал морской пехоты. Участвовал в первой войне в Персидском заливе. В операции «Буря в пустыне».
Корнелиус повернулся и посмотрел на Саймона в упор:
– Кажется, тебя это не удивляет.
– Нет.
Корнелиус потер подбородок:
– Ты меня видел?
– Только мельком.
– Но достаточно, чтобы догадаться?
– Думаю, я бы и так догадался, – сказал Саймон. – Не знаю, как тебя благодарить.
– Не стоит. Я увидел, что Лютер направляется к вам в подвал, и пошел за ним. Но не успел пристрелить его до того, как он пальнул в Ингрид.
– Ты спас нам жизнь.
Корнелиус оглянулся, быстро окинул взглядом семейные фото, как будто лица родных могли поделиться с ним какой-нибудь премудростью.
– А зачем снова пришел сюда? – спросил он.
– Ты знаешь зачем.
