В какой-то момент Сэм не выдержал и расплакался, но и это казалось нормальным и одновременно чем-то особенным. Аня вскочила со стула, обвила старшего брата руками, и Сэм не противился, это движение сестренки утешило его и успокоило, а у Саймона сжалось сердце, ему было жаль, что Ингрид не видит этой сцены. Но он ее обязательно запомнит. И когда Ингрид придет в себя, Саймон расскажет о том, как ее сыну потребовалось, чтобы его кто-то утешил, и на помощь пришла младшая сестренка – его младшая сестренка, подумать только! – и она смогла утешить его, и когда-нибудь, когда они с Ингрид будут уже совсем старые или даже когда умрут, их дети всегда будут приходить друг другу на помощь.
И, зная об этом, Ингрид будет счастлива.
Пока Сэм с Аней мыли тарелки – это было у них семейное правило: тот, кто готовит еду, от уборки со стола и мытья посуды освобождается, – Саймон отправился в свою спальню. Закрыл за собой дверь. На двери была задвижка, совсем хлипкая, ее поставили, чтобы ненароком в неудобную минуту не зашли дети. Он щелкнул задвижкой и открыл шкаф Ингрид. В задней части висели ее платья в чехлах. Саймон расстегнул четвертый чехол, где висело скромное синее платьице, и провел рукой изнутри в самый низ чехла.
Здесь они прятали наличные деньги.
Саймон достал пачку купюр в десять тысяч долларов и сунул в рюкзак, где уже лежали зубные щетки. Потом проверил мобильник, убедился, что важных сообщений нет, и вернулся на кухню. Аня уже переоделась к школе. Она снова на прощание обняла отца и ушла в сопровождении Сьюзи Фиске. Саймон закрыл за ними дверь, прокрутил в голове очередной разговор с Ингрид – на этот раз он хотел спросить, что стоило бы купить Сьюзи в подарок, когда все это кончится: подарочный сертификат в знаменитую пельменную, билет в оздоровительный центр «Мандарин Ориентал» с лечебными водами или что-нибудь более личное, например ювелирное украшение?
Ингрид в таких вещах разбирается лучше.
Он вдруг понял, что давно уже ведет воображаемые разговоры с Ингрид, рассказывает все, о чем он узнал, наблюдает ее реакцию, вплотную подходя к прямому вопросу, который он так хотел ей задать, который не давал им с Еленой покоя и терзал его с тех пор, как всплыла эта отвратительная генеалогическая подоплека происходящего с ними.
Он закинул рюкзак на плечо.
– Сэм! Ты собрался?
Они спустились на лифте и остановили проезжающее мимо такси. Водитель, как и почти все таксисты в Нью-Йорке, тихо разговаривал по телефону на незнакомом Саймону языке. Впрочем, это давно уже не новость и все привыкли, но Саймон всегда удивлялся этим до смешного крепким семейным узам таких людей. Уж насколько он любил Ингрид (и даже вел с ней воображаемые разговоры), но не мог представить себе, чтобы он часами с ней разговаривал (да и с другими тоже). А с кем с утра и до вечера, а может, и по ночам разговаривают эти водители, что это за люди? Насколько же сильно нужно любить его (или ее), чтобы делиться с ними таким огромным объемом новостей?
– У мамы было ухудшение, – сообщил сыну Саймон, – но теперь ей лучше.
Он стал рассказывать подробности. Закусив нижнюю губу, Сэм слушал. Наконец они прибыли к больнице.
– Поднимайся, посиди с мамой немного. Встретимся в палате, я скоро приду.
– А ты куда?
– Сбегаю в одно место по делу.
Сэм не уходил, стоял и пристально смотрел на него.
– Ты чего?
– Это из-за тебя маму ранили.
Саймон открыл было рот, хотел что-то сказать в свое оправдание, но придержал язык.
– Ты должен был защитить ее.
– Знаю, – сказал Саймон. – Прости меня.
Он повернулся и зашагал прочь, оставив сына на тротуаре одного. Перед глазами его снова встала та картина. Он видел, как Лютер целится из пистолета. Он пригнулся, и пуля ударила не в него, а в Ингрид.
Обмочился от страха… герой.
Но так ли все было?
Неужели он и вправду пригнулся, чтобы пуля не попала в него? Ответа на этот вопрос он не знал. Вряд ли это его «воспоминание» отражает реальную картину, но… Оглядываясь назад и стараясь быть объективным, он понял, что ничего такого не видел, что благодаря чувству вины, помноженному на время, сохранившаяся в памяти реальная картина сменилась совсем другой, которая теперь станет вечно мучить его.
Мог он предпринять что-то еще? Мог ли закрыть ее от пули своим телом?
Может быть.
В глубине души он сознавал, что эта мысль несправедлива. Все случилось очень быстро. Реагировать просто не было времени. Но что сейчас думать, реальность от этого не меняется. Он должен был что-то предпринять. Оттолкнуть Ингрид в сторону. Сделать прыжок и заслонить ее собой.
«Ты должен был ее защитить…»
Он зашел в корпус Шовлин и на лифте поднялся на одиннадцатый этаж. Дежурный администратор проводил его по коридору к лаборатории. Лаборант по имени Рэнди Спрэтт приветствовал его рукопожатием; рука его была затянута в латексную перчатку.
– Не понимаю, почему нельзя это сделать в установленном порядке, – сердито проговорил Спрэтт.
Саймон открыл рюкзак и вручил ему три пластиковых пакета с зубными щетками. Сначала он собирался принести только щетку Пейдж, но по ходу дела решил, что, если уж пошел по этой темной и грязной дорожке, надо пройти по ней до конца.
– Я хочу знать, настоящий я отец им или нет, – сказал Саймон и ткнул пальцем в желтую щетку Пейдж. – И вот это прошу сделать в первую очередь.
Саймону, конечно, самому все это было противно. Дело не в том, что я не доверяю, говорил себе он. Для меня главное – убедиться и успокоиться.
Но с другой стороны, Саймон также понимал, что тут могло быть вполне разумное объяснение.
Впрочем, это не важно.
– Вы говорили, что можно ускорить, – сказал Саймон.
– Три дня, – кивнул Спрэтт.
– Не пойдет.
– Простите?
Саймон полез в рюкзак и достал пачку денег.
– Не понимаю.
– Здесь десять тысяч долларов наличными. Подготовьте результаты к концу дня, и я дам вам еще десять.
Глава двадцать седьмая
Истинный умирал.
По крайней мере, так казалось Эшу, стоявшему в изножье его кровати.
По обе стороны перед кроватью стояли сыновья Каспера Вартаджа, два стража, скорбно застывших в почетном карауле у смертного одра своего доживающего последние дни отца. Почти физически ощущались волны исходящего от них горя. Их настоящих имен Эш не знал – возможно, они не были известны вообще никому, – он не помнил также, кто из них Визитер, а кто Волонтер.
Рядом с Эшем, сложив руки и опустив глаза долу, стояла Ди Ди; казалось, она молится. Двое братьев делали то же самое. В углу маячили две женщины в серой униформе и тихонько всхлипывали в унисон, словно им велели озвучить всю эту сцену.
