— Да…
— Отлично. Беру тебя в услужение. Ты против?
— Нет.
— Тогда до утра. — Высокородный поднялся на ноги и обернулся к папаше Рейну. — К чародею. Сейчас же. Если о моем прислужнике не позаботятся, я буду зол.
— Всё будет исполнено, риор Дин-Одел, — заверил его хозяин таверны.
А утром Савер стоял на пороге дома управителя Лода. Постучаться решился не сразу, опасался, что риор забыл или передумал, и его сейчас погонят взашей. Наконец, преодолел робость и постучался.
— Кто? — спросил его привратник.
— Савер. Риор Дин-Одел…
— Иди за мной. Риор велел привести к нему, как появишься. — Так Савер попал на службу к своему хозяину, и верно заботился о нем все эти годы, ни разу не позволив себе забыть, кто спас его.
Он ни разу не пожалел, что сменил родной Лод на замок Одел, напротив, неоднократно вознес хвалу Богам за то, что они свели воедино дороги безродного сына горшечника и высокородного риора. Они не просто ладили, слуга и хозяин подружились, увидев друг в друге родственные души. Савер был единственным, кому дозволялось говорить, что он думает, даже если он дерзил риору, подобного Райверн не спускал даже равным себе, что уж говорить о прислуге… Впрочем, дерзость прислужника имела границы, и он бы сам откусил себе язык, если бы по-настоящему оскорбил хозяина. Доверием высокородного прислужник дорожил.
И однажды, когда за окном выл ледяной ветер, и Райверн замер в кресле перед камином, глядя в огонь неподвижным взглядом, Савер решился задать вопрос:
— Что гнетет вас, хозяин?
И вот тогда он узнал историю своего риора. Дин-Оделу нужно было выговориться, это прислужник понял быстро. Он слишком долго держал в себе свою боль, ни с кем не делясь ею. Появление в жизни изгнанника верного слуги стало благом для него, отомкнувшим уста и позволившим разделить с кем-то свой груз. Савер слушал внимательно и после ни разу не затевал разговора на эту тему, потому что хозяин тоже больше не хотел обсуждать случившегося с ним. Ни слова из откровений высокородного не покинуло его покоев, прислужник стал хранителем и этой тайны.
Признаться, в ту ночь откровений Савер искренне ненавидел слепцов Эли-Борга. И если бы прислужник мог, он бы отомстил за своего хозяина. Но после, подумав обо всем, мужчина сделал вывод: если Боги задумывают испытания, их нужно пройти до конца, ибо Всевышние ничего не делают ради потехи. Да и в своем риоре он не видел укоренившейся злобы. Обида, да, это Савер хорошо почувствовал, но ненависти не было. Только горечь. А раз уж высокородный не берется судить тех, кто бросил его на погибель, то и его слуге не стоит брать в руки Топор Правосудия.
А недавно он познакомился с лиори Эли-Борга. Она перестала быть пустым звуком, обрела плоть, наполнилась соком жизни, нравом. Не сказать, что прислужник одобрил затею хозяина. Конечно, Савер побаивался кары за предательство, если бы их поймали в момент спасения Альвии, и все-таки больше он переживал за своего риора. Тот уже лишился из-за Перворожденной одного дома, чуть не отправившись к предкам. А теперь совал голову в новую петлю, навлекая на себя гнев лиора Эли-Харта. Однако возражать не посмел, Савер вообще не имел привычки перечить хозяину и отказываться выполнять его приказы. Ворчание не в счет, это был их любимым развлечением. Прислужник знал, когда нужно закрыть рот и выполнить повеление. Спасение лиори было именно тем случаем.
И сейчас, когда Перворожденная стала более понятна прислужнику, он мог признаться себе в том, что она ему даже нравится. Альвия так гармонично вливалась в шутливые перепалки, что казалось, будто всегда так было, словно она прожила с ними бок о бок ни один год. И выносливость женщины вызывала уважение. Она не жаловалась на тяготы, не причитала и не проклинала риора за то, что вынуждена скакать по горам, как тот же гейт. Перворожденная не была обузой, напротив, даже превосходила в силе прислужника, хоть он и был мужчиной. Но на то она и воин.
А еще нравилось, что лиори не стремилась захватить власть и приказывать, хотя и имела на это право по рождению. Но земли эти были ей незнакомы, и умная женщина спокойно уступила правила более осведомленному проводнику, покорно следуя за ним. Не пыталась она и приказывать чужому слуге, требуя сосредоточить на себе всё внимание. Перворожденная сейчас была равной своим спутникам, хоть порой и становилась холодна, как лед, когда риор Райверн переходил грань, за которой Альвия Эли-Борг не желала его пускать. В остальное время рядом с ней было легко до той степени, что иногда забывалось, кто на самом деле делит с попутчиками тяготы их вынужденного путешествия.
Только вот никак не желала услышать того, что ей говорил высокородный. Но тут Савер признавал, что кроме слов его хозяина, других доказательств не было. И будь они на суде, никакое признание бы не обелило обвиняемого, если оно не подкреплено словами других свидетелей и подтверждением невиновности. Да и если уж вспомнить, сколько лиори почитала изгнанника за предателя, то было легко объяснить, отчего она так упорно держит оборону, не позволяя себе идти на поводу у чувств, приметных даже стороннему наблюдателю. А то, что Альвия не забыла его хозяина, Савер успел заметить, и теперь по мере сил помогал риору Райверну расколоть этот неподатливый орешек. Хотя в своем упорстве лиори Эли-Борга, кажется, готова была бегать по кругу, как горный гейт. Однако и это прислужник мог объяснить тем, что Перворожденная дала нерушимую клятву, и позволить себе слабину во вред собственному роду уже не может. Она должна была исполнить то, что обещала мертвому отцу, а поколебаться в своей решимости не имела права. Таковы были их верования, и лиори первая была обязана блюсти обычаи…
— Архон, — одними губами произнес Савер. — А ведь это путешествие может стать для хозяина последним, и он сам ведет себя в западню…
Нужно было что-то придумать, и придумать за то время, что они потратят на путь в Эли-Борг, потому что потом могло стать уже поздно. Или же склонить лиори к помилованию… Но возможно ли это, когда изгнанник приговорен не указом, а клятвой, нерушимой и непреложной? Возможно ли, отменить эту клятву? Где искать сведения, кто подскажет? Снова бегство? И сколько можно обманывать смерть, однажды она нагонит и возьмет свое сполна…
Прислужник поежился. В лесу вдруг стало прохладно. В нос ударил тошнотворный запах гниения, и Савер зажал нос и рот ладонью. Озноб пробежал по его телу ледяными иголочками, забрался под кожу, и в глазах потемнело. Прислужник упал на четвереньки, втянув воздух сквозь стиснутые зубы. Но разум продолжал размышлять, и это было с странно и необычно, словно кто-то другой засел в голове, пока Савер пытался избавиться от дурноты. И следующей мыслью было: «А что если только смерть лиори освободит хозяина? Если отдать Альвию Эли-Харту, или даже самому убить ее, то риор освободится от приговора и сможет жить, больше не ожидая удара в спину…».
Савер нахмурился и мотнул головой, пытаясь прогнать неожиданную мысль.
— Он мне этого никогда не простит… Ни за что не простит.
Эта женщина была высокородному дороже ста тысяч слуг. И все-таки смерть Перворожденной освободит хозяина, и если всё сделать незаметно…
