Она ненавидела себя за те чувства, что еще тлели в ней, презирала свою слабость. Они казались Альвии предательством, постыдным, мерзким, грязным. Лиори на мгновение прикрыла глаза, а после вновь устремила взор на лицо отца. Она рассматривала его черты, заставляла себя запомнить и линию бровей, и высокий лоб, пересеченный венцом, и нос с небольшой горбинкой, которую он получил в сражении. И скулы, и родинку на щеке, и подбородок, покрытый небольшой бородкой. И губы…
Он так по разному умел улыбаться, и Альвия помнила каждую из улыбок. Ироничную, насмешливую, веселую, рассеянную, вежливую, широкую, озорную. А еще она помнила его смех, такой заразительный, что невозможно было не засмеяться в ответ, совсем как смех Райверна… Перворожденная мотнула головой, изгоняя мысли о вероломном изменнике и убийце. Он не смел отравлять момент прощания, не смел лезть в душу, не смел заставлять сравнивать его с отцом. Не смел!
Лиори откинула назад голову и закрыла глаза. Это было безумием. То, что происходило сейчас было настоящим сумасшествием. Ее отец не мог лежать на этом скорбном ложе, не мог быть холодным, словно камни в склепе, куда вскоре отнесут его тело. Он не мог быть мертвым, не мог! Как он может умереть, а виновные в его смерти остаться живыми? Как он может ходить, разговаривать, смеяться своим лживым заразительным смехом? Как он может дышать и не отравиться воздухом, отныне пропитанным жгучей горечью ненависти?! И как может жить его поганый господин? Как они смеют жить, когда лиор Эли-Борга умер?! Как?!!
Боль оказалась слишком сильной, чтобы удержать ее внутри, она переполнила душу и хлынула наружу:
— Я, Перворожденная Альвия, лиори Эли-Борга, клянусь тебе, мой отец и господин, что не обрету покоя до тех пор, пока каждый, кто причастен к твоей смерти не отправиться вслед за тобой. Даже через годы возмездие обрушится на головы виновных, и месть свершится. Пусть Боги и люди станут свидетелями моей клятвы. Да услышит ее каждый и передаст другому, дабы не могла я свернуть с пути праведного гнева и отмщения!
Слова дались легко и принесли толику облегчения измученной душе юной лиори. И мать, вскинувшая голову, пока ее дочь говорила, схватила Альвию за руку, прижалась к ней мокрой от слез щекой:
— Благодарю, — жарко произнесла лейра Борг. — Благодарю, дитя мое.
И люди опустились на колени перед силой гнева своей госпожи. Они услышали и приняли ее клятву сердцем. Нерушимая клятва опутала Перворожденную невидимыми цепями, но ей было легко под ее тяжестью, потому что душа жаждала отмщения…
— Я ничего не могу сделать, — горько прошептала лиори, глядя с крепостной стены на стан своей рати. — Совсем ничего…
Она шатнулась вперед, и Тиен Дин-Таль, застывший за спиной госпожи безмолвной тенью, спешно шагнул к ней, сжал плечи и все-таки прижал к своей груди, удерживая от падения вниз. Альвия откинула голову ему на плечо, тихо всхлипнула и сразу отстранилась.
— Я не собиралась прыгать, — глухо произнесла она.
— Да, госпожа, — отозвался адер. — Мне показалось. Я ошибся.
Лиори направилась к лестнице, чтобы спуститься в замковый двор, риор последовал за ней, но на первой ступени Альвия обернулась и остановила его жестом.
— Идите отдыхайте, высокородный, — произнесла она равнодушно, — вам не о чем беспокоиться. Ваша лиори никуда не денется, и утром вы вновь увидите ее в добром здравии.
Дин-Таль болезненно поморщился, но согласно кивнул. Он остановился и устремил взгляд ей вслед. Однако через пару мгновений все-таки спустился на пару ступеней и позвал:
— Али.
Лиори обернулась:
— Выход должен быть, — сказал риор. — Я уверен, когда мы вернемся в Борг, то найдем его.
— Добрых снов, Тиен, — слабо улыбнулась Перворожденная и продолжила свой путь.
Дин-Таль остался на прежнем месте. Он еще некоторое время смотрел на опустевшую лестницу, после развернулся и направился к крепостной стене. Он слышал обрывки мужского смеха, видел свет костров, вокруг которых расположились уставшие воины, а затем, решившись на что-то, сбежал по лестнице и вышел за ворота замка.
— Нельзя.
Лит заступил дорогу адеру. Тиен бросил на телохранителя лиори хмурый взгляд. После, молча, скинул на землю плащ, отстегнул от пояса меч, отцепил кинжалы, затем снял и саму перевязь. Раскинул руки и велел:
— Проверь, я без оружия. Мне нужно поговорить с ним.
— Пленника дозволено посещать только его отцу и брату, — ответил лит, не двинувшись с места.
Дин-Таль поджал губы, обернулся к замку, но идти и просить у Альвии дозволения войти в шатер, где находился Кейр, не решился. Ей было тяжело, и любые разговоры раздражали Перворожденную. Тиен слишком хорошо знал ее, чтобы не понять душевного состояния лиори. Впрочем, вот такой потухшей он видел Перворожденную только однажды, когда умер ее отец. В те дни вместе с ним умерла часть ее души, навсегда превратив, пусть и строгую, но с затаенным блеском в глазах девицу, в ледяную глыбу, чувства которой всегда были скрыты так глубоко, что добраться до них не удалось ни разу. А недавно Дин-Таль вновь увидел давно забытые искры света в ее глазах. Хоть Альвия и казалась прежней, но взгляд ее после возвращения ожил, и потух. Слишком быстро, чтобы насладиться его теплом. Свет снова уходила из души лиори Эли-Борга, но теперь, если нужный ей выход так и не сыщется, уже навсегда.
Адер обернулся к литу, заглянул ему в глаза и заговорил:
— Я не причиню ему зла, ни словом, ни делом. Я уже успел все это сделать, и теперь хочу признаться свой грех. Прошу, позволь мне войти. Ей… Альвии больно, и я не смею тревожить ее сейчас. Позволь мне облегчить душу. Войди со мной и стой рядом, но дай посмотреть ему в глаза… Ради нее. Прошу.
Лит некоторое время хранил молчание, не сводя непроницаемого взгляда с риора. После кивнул и развернулся к шатру. Второй лит, слышавший разговор адера с товарищем, посмотрел на него и кивнул, ответив на их безмолвный диалог. Он не препятствовал тому, что первый лит откинул полог в шатер, вошел и сделал приглашающий жест, указывая Дин-Талю, что тот может войти. И Тиен, выдохнув, решительно шагнул внутрь временного жилища пленника.
Семейство Кейр дружно обернули головы к незваному гостю. Старший риор некоторое время рассматривал адера, после кивнул младшему сыну на выход и прошел мимо Дин-Таля, бросив на него пытливый взгляд. Их объяснение состоялось еще тогда, когда риор Родриг прибыл в Тангорский лес. Впрочем, отец Райверна не злился на Таля.
— Я тоже бросил его, — ответил тогда Тиену старший Дин-Кейр. — Не могу сказать, что во всем считаю себя неправым в том, что сказал ему тогда, но признаю, что не готов был поддержать сына и помочь ему. Я верил в его виновность, и вот за это действительно испытываю стыд. Сейчас тяжело думать о том, как он все это перенес, но изменить уже ничего невозможно. Так что не мне укорять вас, адер. Боги и собственная совесть — вот наши главные судьи.
На том тогда и сошлись, и теперь в глазах Родрига не таилось злобы, только понимание. Потому и не стал мешать Дин-Талю. Младший Дин-Кейр прошел вовсе не глядя на адера, его мыслей Тиен не знал, да и не хотел знать. Он чувствовал необходимость облегчить душу и открыть бывшему другу то, что угнетало его. Оставалось надеяться, что Райверн будет готов выслушать. Однако пленник не проявил ни оживления, ни недовольства при виде своего вероломного побратима, он даже не поднялся со стула, при появлении нежданного гостя. Только ожег коротким взглядом и отвернулся, устремив взгляд на огонь в жаровне.
