— Что такое — Путь? — лиори стремительно обернулась.
— Расскажу, — глухо произнес Дин-Одел. — Потом. Сейчас ты можешь помыться и переодеться в чистое. — Он указал взглядом на кровать, где лежало платье служанки. — После мы поужинаем.
— Ты думаешь, я смогу есть, сидя напротив тебя?
— Можешь есть за закрытой дверью, — пожал плечами Райверн и отошел к узкой двери: — Здесь купальня. Горячая вода уже залита в купель. Когда будешь готова, постучи в эту дверь, — теперь он указал на выход из опочивальни. — Я принесу тебе ужин.
— Значит, пленница, — констатировала лиори.
Дин-Одел уже взялся за ручку двери, чтобы покинуть опочивальню. Услышав ее слова, он обернулся и коротко ответил:
— Да.
После вышел, закрыл дверь на ключ и привалился к ней лбом. Ничего не изменится. Он вырыл могилу еще глубже, и теперь выбраться из нее невозможно. Она не оценит своего спасения, потому что в нем нет толку. Перворожденная жива, но теперь она еще дальше от Эли-Борга, чем была, находясь в Фарисе. Умерла лиори, или нет, но судьбу риората она уже не решает. Начинается борьба за ее земли, а их госпожа сидит в чужой опочивальне и не в силах этому помешать. Да, Райверн Дин-Одел ничего не исправил, он только подлил огонь в костер ее ненависти, и языки пламени уже лезут ему под кожу, чтобы выжечь внутренности и испепелить дотла.
— Нужно время, — прошептал риор, не веря в то, что говорит. Время стало кислотой, разъедавшей застарелую рану. Оно не могло исцелить, только уничтожить. Но он упрямо повторил: — Нужно еще немного времени. Сначала мы услышим друг друга, потом… я решу, что делать дальше. Нужно время.
А на следующий день появился Савер. Теперь он относил еду Альвии и забирал грязную посуду. Он же заполнял купель для хозяина и его пленницы, только Райверн заходил в умывальню через дверь, предназначенную для прислуги. За эти дни они мало встречались с лиори. И если Райверн заходил к ней, то Альвия желала говорить лишь о том, что интересовало ее. Это злило. Вести иные беседы пленница отказывалась. Перворожденная собирала крохи полезных ей сведений, чтобы сложить из них полную картину и начать действовать. Только вот никто не спешил делиться с ней тем, что Альвии было нужно. Савер спрашивал о потребностях лиори, желал доброго дня и приятных снов, но на ее вопросы отвечал неизменно: «Спросите хозяина, он вам расскажет, если посчитает нужным».
Только вот диалога никак не получалось. Молчаливое противостояние, да. Поединок упрямых взглядов, тоже. А вот слов не было. Верней, они были, но не нравились ни одному собеседнику, ни другому. Каждый хотел слушать о своем, и к вопросам другого оставался глух.
— Расскажи мне про Путь, — сухо требовала Альвия.
— Это подземная дорога дайров, — отвечал Райверн.
— Как на него попасть?
— Это единственное, что ты хочешь узнать?
— Что ты хочешь от меня услышать?
— Почему ты так легко уверилась в моем предательстве?
— Расскажи мне про Путь, Райв.
— А что ты расскажешь мне взамен, Али?
— Разве я что-то должна тебе рассказывать? — она насмешливо приподнимала брови.
— Нет, — он пожимал плечами. — Как и я тебе. — После этого уходил, вновь запирая за собой дверь, а она не останавливала. Даже ради того, чтобы добиться необходимых ей сведений.
Это больше всего бесило Дин-Одела. Он знал, насколько ей важно вернуться, и не понимал, почему Альвия так упорно не желает пойти ему навстречу, хотя бы в обмен на необходимые ей ответы. Райверн злился. Он уходил из покоев, подолгу стоял на крепостной стене, подставив лицо ветру и дождевым брызгам, желая избавиться от клокочущего в душе гнева. Потом возвращался, но не заходил к пленнице, потому что гнев сменяла тягость обреченности, и возобновлять бессмысленный разговор риор уже не спешил. Он вытягивался на кушетке, на которой теперь проводил ночи, и прислушивался к редким звукам, доносившимся из опочивальни. Надеялся услышать хотя бы брань или грохот, перевернутого стула, хоть на что-то, что показало бы ее чувства, но лиори оставалась спокойна и выдержана. Только шорох шагов да поскрипывание деревянного кресла, когда она усаживалась на него, больше ничего. Альвия не желала раскрываться.
— Да есть ли в этой женщине хоть что-то живое? — иногда ворчал риор.
И живое было. Дин-Одел помнил их схватку на арене на деревянных мечах. Тогда Перворожденную захлестывали чувства. И в трапезной зале она тоже приоткрылась, а сейчас ему никак не удавалось подобрать ключа к той дверце, которая выпустит на волю огонь, бурливший в груди пленницы. Порой ему даже хотелось, чтобы она накинулась на него с кулаками, выплеснула скопившееся напряжение, однако пока ничего не выходило. Впрочем, наверное Райверн и сам не особо старался. В очередной раз выслушивать, что о нем думает Перворожденная, не хотелось. Он и без того запомнил каждое ее слово, каждую издевку, которыми лиори одарила изгнанника во время его посольства а Эли-Борг. И все-таки он ожидал, когда панцирь пленницы треснет, и она окажется открыта ему.
Но насколько сильно Райверн ждал момента откровений, настолько же сильно Альвия его не хотела. Она уговаривала себя, что стоит дать Оделу то, что он хочет, чтобы в обмен получить нужное ей, но даже надежда на свободу пока не могла заставить вновь пройти той дорогой, по которой она карабкалась восемь лет назад. Слишком тяжелы были воспоминания, слишком много боли обрушилось разом. И половина ее была заслугой того самого риора, который теперь вновь собирался окунуть Перворожденную в черный омут памяти. Нет, она не была готова к разговорам с ним.
Восемь долгих лет Альвия варилась в котле ненависти и безысходности, надеясь, что сможет вздохнуть полной грудью в тот момент, когда Райверн Дин-Кейр сделает свой последний вздох. И вот он спас ее… Когда-то уничтожил душу, теперь спас жизнь. Это было странно и нелепо, как нелепо то, что он помнил тот единственный день, который вознес лейру Борг к обжигающему солнцу, а после низверг на самое дно Архона. И всё это сделал один человек. Тот, что находился за закрытой дверью и ждал ответы на свои вопросы. Но у лиори не было ответов. Проклятья, оскорбления, унизительные прозвища были, а ответы, нет.
— Твари Архона, — прошептала Альвия, и в который раз заставила себя не думать о навязанном соседстве.
Она лежала поперек кровати и смотрела в потолок пустым взглядом. Перворожденная не привыкла к бездействию. Лиори никогда не была без дела. В детстве и юности бесконечное обучение, потом правление риоратом. Советы, войны, празднества, ежедневная рутина из просмотра донесений, прошений, кляуз, аудиенции, инспекции. Альвия не знала, что такое безделье, она была к нему не приучена. А сейчас вдруг оказалась лишенной всего этого. Наверное, лиори могла бы порадоваться даже вышиванию, если бы ей дали ткань и нити. Но для вышивания нужна была игла, а Дин-Одел не готов был давать пленнице даже такую пустяковину, потому что это тоже было оружием, которое Перворожденная могла пустить в ход.
