Лиори отошла к окну. Она отвернулась от риора, бросила тоскливый взгляд на облака, после закрыла глаза и глухо велела:
— Спрашивай.
— Ты готова ответить? — недоверчиво спросил Дин-Одел. — Искренне, без утайки…
— Спрашивай! — рявкнула Альвия и добавила уже тише: — И покончим с этим.
Райверн бесшумно приблизился к ней, но в этот раз не стал вставать прямо за спиной. Он молчал некоторое время, вдруг осознав, что сам толком не знает, о чем хочет спросить. Вопросов был целый рой, но все они вдруг показались ему пустыми и бессмысленными. К чему? К чему ему лезть под кожу Перворожденной? Зачем рыться в прошлом, зачем искать ответы, когда можно просто смириться и жить дальше? Ведь существовал же он как-то эти годы с бесконечной чередой безответных «почему». И сможет существовать дальше. Существовать… А хотелось жить. Хотелось раскинуть руки и вдохнуть полной грудью воздух, не опасаясь удара в спину. Но больше всего хотелось прожить ту жизнь, которую у него украли, которую он сам у себя украл, позволив себе единственную глупость…
— Ты любила меня?
Вопрос сам собой сорвался с языка. Не тот. Об этом Райверн не собирался спрашивать, но слова уже прозвучали, а он по-прежнему не имел власти над временем, и теперь риор ожидал ответа. Он с жадностью всматривался в напрягшуюся спину Перворожденной, но Альвия молчала. Дин-Одел видел, как она сжала кулаки, после плечи опустились, пальцы вновь распрямились — лиори заставила себя расслабиться.
— Я не могу простить себе этого чувства, — наконец, произнесла она. — Никогда не смогу.
— Почему? — вырвалось у Райверна.
Однако Альвия промолчала. Она мотнула головой, показывая, что не будет отвечать. Риор поджал губы, пытаясь понять невысказанный смысл прозвучавшего признания. В чем Альвия винит себя? В том, что могла полюбить убийцу лиора? Но ведь она же не знала, что Райверн Дин-Кейр окажется замешан в мерзком душегубстве. Не могла предвидеть. Альвия Эли-Борг всегда оставалась всего лишь человеком, несмотря на то, что несла на своих плечах бремя власти. Так за что же она казнит себя? Риор мотнул головой. Поразмыслить у него еще будет время.
— Но… — он попытался начать заново. — Если ты действительно любила меня, почему с такой легкостью уверилась в моей измене?
— Ты стоял над телом моего отца, в твоих руках был окровавленный нож, и ты сам признал свою вину, — тон ее неуловимо поменялся. Лиори вновь была прежней.
— Этим ножом я забрал жизнь убийцы, — голос риора дрогнул, однако быстро набрал прежнюю силу: — Но я не убивал господина. Не убивал! И не желал ему смерти, Али, слышишь? Зачем мне было это делать? Лиор выделял меня. Я знал, зачем он привез нас на ту охоту, слышал его разговор с одним из советников. Но главное, ты открылась мне. Ответила на мои…
— Замолчи!
Вскрик Альвии оборвал его. Она порывисто обернулась и мотнула головой:
— Не смей. Не смей вспоминать того проклятого дня. Слышишь?! Не смей вспоминать мне моей глупости…
— Глупости?! — Дин-Одел сократил в два шага расстояние, разделавшее их и навис над Перворожденной. — Тот день — самое светлое воспоминание за всю мою проклятую жизнь, и это ты не смей, Али, не смей его порочить. Не смей!
Она резко толкнула риора в грудь, Райверн отшатнулся. Теперь они стояли напротив друг друга, одинаково глядя исподлобья, словно два зверя, готовые к схватке. Первым стался Дин-Одел. Он выдохнул и отошел к дверям, но не ушел. Привалился плечом к стене и устремил взгляд себе под ноги. В опочивальне воцарилось молчание. Альвия постепенно расслабилась и опять отвернулась к окну.
Риор вдруг усмехнулся и заговорил:
— Знаешь, — голос его отдал хрипотцой, — мы ведь все были влюблена в тебя. Рано или поздно это происходило с каждым. Ты всегда отличалась от других женщин. Совершенно не умела заигрывать, не умела краснеть. Даже женственности в тебе было мало, пока ты не расцвела. И все-таки твоя недоступность манила каждого. Недостижимая мечта. Единственная женщина, о которой возможно только мечтать, но нельзя прикоснуться. — Альвия обернулась и хмуро посмотрела на Дин-Одела, не понимая, зачем он говорит ей это. Он продолжил, так и не подняв взгляда на лиори: — Мы все влюблялись. Кто-то быстро остывал, потом увлекался снова. Кто-то страдал, пока не находил ту, которая утоляла печали. Мы все прошли через эту безнадежную любовь. — Райверн усмехнулся: — Даже сражались за право встать с тобой в пару на арене, чтобы показать свою удаль и силу. Кого сегодня приласкает клинок дочери лиора? Сейчас забавно вспоминать эту юношескую дурь. Однако всё это было.
— К чему ты это рассказываешь?
— Я заболел тобой раньше, чем у тебя появилась грудь и округлились бедра, — продолжил Дин-Одел, не обращая внимания на вопрос. — Заглядывался еще на сопливую девчонку, которая пыталась во всем походить на своего отца. Поначалу задирал нос, не желая показать своего интереса. Потом не мог отвести взора и не знал, как привлечь внимания. Даже Богам молился, — риор вновь хмыкнул. — Впечатлительный щенок с дырой в сердце.
— Не хочу знать, — раздраженно отозвалась Альвия, и Райверн, наконец, посмотрел на нее.
Он отлепился от стены и неспешно направился к Перворожденной, не сводя с нее взгляда, в котором затеплились первые искры гнева.
— Не хочешь знать? — полюбопытствовал риор. — А придется, Али, потому что я хочу, наконец, высказать всё, что скрывал в себе эти годы. И если ты не хочешь слушать, то попросту закрой уши, я буду говорить!
Лиори усмехнулась, глядя в глаза Дин-Оделу, и, подняв руки, закрыла уши ладонями. Он коротко и зло хохотнул. Остановился напротив Альвии и продолжил:
— Пока другие мечтали о славе и наградах, я грезил, что однажды твой взор обратить в мою сторону. Я стал замечать взгляды, устремленные на тебя, и это вызывало ревность. С тех пор меня начали именовать главным задирой Борга. Я отбивал охоту смотреть на тебя каждому, в чьих глазах замечал искру интереса. Я стал цепным псом, который оберегал покой своей хозяйки. Та же юная дурость, тебе не было дела до тех, кто глазел на тебя, потому что сама ты всегда смотрела только на своего отца. С обожанием, с восторгом. Ждала его похвалы так же отчаянно, как я ожидал твоей улыбки. Но не вздумай решить, что я ревновал к господину и затаил на него злобу. Он был свят для всех нас. Почитание властителя нам вдалбливали в голову с рождения, ты и сама это знаешь. Лиору принадлежат наши жизни, мы его клинки и сила. Я помню всё, что толковали мне отец и наставник, и моя бесконечная преданность до сих пор принадлежит Эли-Боргу. Я не предатель, Альвия, и никогда им не был. Глупцом, слепцом, влюбленным дураком, да, но не предателем! Я почитал своего господина и сходил с ума по его дочери. Для меня ничего не изменилось. Ничего! Какими бы словами я не прикрывался, кого бы ни назвал господином — это лишь щит для того, что лежит у меня на сердце. Моя душа осталась в Эли-Борге. И всё, о чем я мечтаю — это чтобы ты услышала меня. Клеймо, с которым я живу все эти годы, продолжает жечь мне грудь. Это невыносимая мука — жить с осознанием, что даже для родного отца ты стал поганым выродком. Но еще более невыносимо осознавать, что та, для кого бьется твое сердце, мечтает о твоей смерти. И все-таки я бы сам явился к тебе, если бы был уверен, что перед казнью ты согласишься выслушать меня…
