Это была осень. Деревья уже наполовину облетели, и дождливых дней стало больше, чем солнечных. Пока не тянуло зимним холодом, но боржцы уже доставали из сундуков теплые вещи. В тот день дождя не было, даже, кажется, ненадолго вышло солнце. Узница стояла на своем месте на стене, ни на кого не обращая внимания. Дин-Шамис решил лично проверить стражей. Он начал с внешних постов, на стенах и на воротах.
— Лотт, — донесся до смотрителя голос лейры Дорин, — ты видишь? Снова осень. Осень — это наше с тобой время…
— Что она говорит? — негромко спросил Шамис у надзирателя, который смотрел за узницей во время прогулок.
— Да с мужем своим разговаривает, — ответил тот и зевнул. — Часто разговаривает. Со всеми молчит, а с мертвецом беседует. А осенью говорит особенно часто. Они же в первый день осени поженились, и незадолго до зимы риора ейного убили, а лейру сюда отправили. Ну, когда Борг вернула себе госпожа, тогда и муж нашей лейры пал. Выходит, осень и взаправду их время: поженились, чуть-чуть пожили и все — вдова.
Смотритель хмыкнул и шагнул к узнице. Он впервые рассматривал ее близко и неожиданно обнаружил, что женщина недурна собой. Правда, уныние и отчужденность словно скрыли за серой дымкой прелесть ее черт. Она не заметила риора. Стояла, все также глядя вдаль, и губы ее шевелились в тихом диалоге с мертвецом.
— Доброго дня, лейра Дорин, — поздоровался смотритель.
Ирэйн растерянно моргнула, вырванная из своего собственного мирка, обернулась и, мазнув по мужчине взглядом, кивнула:
— Доброго дня, высокородный.
— Нет ли у вас каких-либо нужд? Быть может, просьб?
— Нет, благодарю, у меня все хорошо.
Вот и весь их первый разговор. Шамис ушел дальше, выкинув узницу из головы, а вечером сидел и думал о живой тени, бродившей по холодным коридора его крепости. Вспоминал ее лицо, голос, слова, сказанные мужу, и что-то было в этом… трогательное. Оно мешало избавиться от размышлений о преступнице, не позволяло продолжать равнять ее с остальными заключенными. И интерес смотрителя постепенно возрос.
Шамис не обманул Дин-Таля, ему и вправду было жаль молодой женщины, чье цветение, не набрав полной силы, медленно угасало среди серых стен тюрьмы. Очень скоро он, пользуясь тем, что Перворожденная позволила делать послабления для узницы, постарался облегчить жизнь лейры, насколько мог. Смотритель и сам не заметил, как начал опекать женщину, стараясь угодить ей.
Поначалу думал, что просто сочувствует бедняжке, но однажды, занимаясь привычными делами, он осознал, что скучает по лейре. Он выжидал время прогулки, когда сможет подойти к ней и немного поговорить, чтобы скрасить узнице тоску. И тогда риор поменял заведенный порядок и начал сам забирать из темницы и провожать обратно, в тайне надеясь на улыбку благодарности, но улыбок не было. Только сухое «благодарю». И это равнодушие окончательно лишило покоя смотрителя Тангорской крепости.
— Кажется, я влюбился, — как-то признался себе Дин-Шамис. — Нехорошо…
Однако дело касалось узницы, и он нашел себе оправдание, что вся эта история останется за стенами крепости. Риор воодушевился тем, что его желания, вспыхнувшие там, где их не должно было быть, не могут принести вреда. Лейра Дорин получит то, чего была лишена: заботы, мужского внимания, любви, страсти, в конце концов. А он сможет почувствовать себя намного уютней, когда рядом будет жить женщина, к которой он питает слабость. Не нужны будут поездки в Тангор, да ему уже и не хотелось искать себе развлечений, потому что нашел нечто большее.
О будущем смотритель старался не думать, там узнице места не было, и это лишало надежды риора того ореола благородства, которым он сам наделил собственные устремления. Дин-Шамис не хотел думать о том, чем может обернуться эта связь, потому что его тянуло к лейре. Мужчина хотел заслужить ее симпатию, увлечь, чтобы предложение о сожительстве было принято не просто с воодушевлением, но с радостью. Хотелось, чтобы их соседство стало приятным для обоих.
Шамис даже не допускал мысли, что она может отказаться, и уже тем более не думал о таком яростном сопротивлении.
— Это все Таль, — сказал сам себе смотритель. — Если бы не он, все могло бы быть иначе.
И мысль о советнике привела к иному воспоминанию: женщина, распятая на грязном полу и десять заключенных, лапающих ее…
— Архон, — хрипло выдохнул риор и склонился вперед, уперев локти в колени. Запустил пальцы себе в волосы и покачал головой: — Проклятая ревность. Проклятая вспыльчивость. Как она там, бедняжка?
Раскаяние и стыд оказались велики. Смотритель поднялся с кресла и направился к выходу из покоев, ругая себя за грубость. Это был бич рода Шамис: гневливость, вспыльчивость, нетерпимость к оскорблениям. Ярость затмевала разум, и осознание порой наступало слишком поздно.
— На коленях буду просить прощения, — решил риор, стремительно пересекая двор. — И за Локисом надо отправить кого-нибудь. Он понадобится. — На мгновение остановился и устремил вперед невидящий взор: — Лишь бы живая.
Мотнув головой, он отогнал видение бездыханного женского тела, и поспешил дальше, больше ни разу не остановившись. Только в подземелье перевел дух и на мгновение остановился, давая уняться бешеному сердцебиению. Здесь стоял только один из стражей, второй, должно быть, ушел погреться. Смотритель знал, что они оставляют свои посты, но относился к этому спокойно, потому что сам чувствовал лютый холод этого места. Заключенным деться было некуда. Их темницы были заперты снаружи, и по всем коридорам стояла охрана. Не говоря уже о воротах и стенах крепости.
— Посвети, — велел риор стражнику
Шамис сам открыл засов и первым шагнул в каменный мешок.
— Ирэйн, — позвал он, но ответа, конечно, не было. И неприятный холодок пробежал по спине смотрителя, он ожидал худшего.
В это мгновение из-за спины появился страж с факелом. Шамис обвел темницу недоуменным взглядом, после еще раз и еще. Стремительно обернулся к стражу, но лицо того вытянулось, глаза округлились, и он спросил не менее изумленно:
— А где?
Смотритель выхватил у стражника факел. Он выбежал в обратно в сумрачный коридор и бросился к следующей двери. Засовы грохотали один за другим, загремели распахнутые двери, и вскоре стены подземелья сотряс рев риора:
— Где она?!
Лейру искали по всей крепости, заглядывали в темницы, даже перерыли служебные помещения. Шамис кидался на каждого, требуя ответа, но его не было. Стражи лишь недоуменно пожимали плечами, каяться им было не в чем. Крепость никто не покидал, кроме…
— Та-аль, — угрожающе протянул смотритель. И тут же накинулся на своих людей: — Кто помог ему? Кто?!
Страж, стоявший в подземелье, заикаясь и трясясь от страха, клялся, что никто не спускал за все время, пока он стоял на посту. Лицо его было разбито после допроса, и если бы он что-то знал, то уже должен был рассказать.
